Адам протянул руку и нежно взял Энджел за подбородок. Ему так много хотелось ей сказать, так много нужно было объяснить, о многом хотелось ее расспросить… Но ему не следовало прикасаться к ней. Потому что в тот миг, когда он почувствовал шелковистость ее кожи под своими пальцами, в тот миг, когда он посмотрел в ее блестящие глаза, все слова вылетели у него из головы. Все, на что он теперь был способен, — это смотреть на нее, ощущать тепло ее кожи и любоваться ею.
Она не возражала и не пыталась отодвинуться. Он перевел взгляд на небольшой, едва заметный синяк в уголке ее рта, и ничего не смог с собой поделать — он наклонился и нежно поцеловал это пятнышко. Он почувствовал, как она затаила дыхание, и ее губы раскрылись навстречу его губам. Он ощущал ее вкус, и ему хотелось ощущать его снова и снова. Он хотел собрать весь ее вкус на кончик своего языка, проследить очертания ее губ, жадно целовать рот, но тогда он уже не сможет справиться со своим желанием.
Он опустил руку и отодвинулся от нее, стараясь рассуждать спокойно.
— Я лучше пойду.
Куда он пойдет? Ни его номер, ни другой отель, ни даже Нью-Мексико — ни одно место на земле не будет достаточно далеко, чтобы он смог выбросить Энджел из головы.
Он отодвинул кофейную чашечку и уже начал подниматься, когда она спросила его просто и искренне:
— Почему?
Он взглянул на нее и вдруг понял, что не может придумать ни одной причины. Конечно, существовали тысячи причин, и она знала о них так же хорошо, как знал о них он, но ни одна из них не казалась важной в этот момент. Может быть, дело было как раз в этом?
Он не мог оторвать от нее взгляда. Не мог просто встать и уйти.
— Мы пережили вчера тяжелый день, Энджел.
Она кивнула.
Он с трудом заставил себя продолжить:
— За эти два дня тебе пришлось многое испытать. Думаю, что сейчас в твоей душе поселилось ощущение пустоты и потери. Но может быть, скоро ты взглянешь на все по-другому. Может быть, совсем по-другому ты взглянешь и на меня.
— Я смотрю на тебя по-другому каждый раз, когда тебя вижу, — ответила она.
Ему было так трудно не коснуться ее, когда она стояла так близко. Ему было трудно не обнять ее, когда каждая клетка его кожи трепетала от потребности чувствовать ее рядом.
Ему было так трудно не поцеловать ее, когда он видел в ее глазах, как она этого ждет.
Он повернулся, чтобы найти свою рубашку. Затем он проговорил неуверенно:
— Все изменится, если я останусь здесь. И может быть, ты возненавидишь меня за это.
— Ты думал, что я скажу «нет»? — Ее голос был тихим, удивленным.
Адам повернулся, сжимая в руке рубашку, и пристально посмотрел на нее. Она сидела на кровати, стиснув руками колени, глядя на него с каким-то нерешительным изумлением, и едва заметное смущение разрумянило ее щеки.
— Раньше… когда ты спросил, хочу ли я стать твоей женщиной, ты был уверен, что я скажу тебе «нет».
Она осеклась, потому что он посмотрел на нее, ожидая, что она скажет дальше. А она засомневалась, что может сказать это в принципе: вряд ли такой человек, как Адам, готов к тому, чтобы захотеть это услышать сейчас, если он вообще когда-нибудь захочет это услышать. Но также она была уверена в том, что ее чувства не изменятся, и если она не заговорит о них сейчас — то когда же? Все вокруг изменилось. А они, быть может, изменились слишком быстро. Или, возможно, у них ушло слишком много времени на то, чтобы измениться… Может быть, это началось в тот самый день, когда он обнял ее в туннеле, и тогда, в его объятиях, она впервые поняла, что такое надежность. Перемены пугали ее уже тогда и продолжают пугать теперь. Но больше всего она боялась того, что однажды он просто исчезнет из ее жизни, и она никогда не узнает, чем бы могла обладать, если бы он с ней остался.
Она с силой сжала колени, ее щеки пылали, но она не видела другого выхода. Она откровенно скажет ему обо всем.
Торопясь, она продолжила:
— Ты думаешь, это из-за моей матери, думаешь, я хочу доказать, что я могу быть такой же плохой, как она… и, возможно, я действительно плохая, но я не чувствую себя такой, когда ты рядом. Или, может быть, ты думаешь, что теперь, когда папа умер, я одинока и испугана, и, может быть, так оно и есть, но разве ты не видишь, что я всегда была одинокой и испуганной… пока не встретила тебя. Ты сумел изменить мое отношение ко всему, и я…я хочу быть с тобой. Но может быть… — Она тревожно ловила его взгляд:
— Но может быть, ты не хочешь меня?
Кровь Адама перекатывалась по венам тяжелыми, медленными волнами, и на гребне каждой из них вырастал новый импульс желания, восторга и беспомощности. Она, сидевшая на кровати, выглядела такой маленькой, такой уязвимой — и предлагала ему себя! Она не сознавала, что делала. Но ни за какие богатства в мире он не согласился бы уйти от нее теперь.
Его рубашка упала на пол, и он подошел к Энджел. Он сел рядом с ней, коснулся ее лица, а потом запустил пальцы в ее волосы и хрипло проговорил:
— Я хочу тебя.
Тьма в ее глазах сменилась светом, она сделала короткий вдох, и для возбуждения ему уже не нужны были поцелуи. Даже один взгляд на нее, даже простое поглаживание ее кожи будили в нем вихрь желаний. Он обнаружил шпильки, которые удерживали ее волосы, и вынул их неловкими, как будто распухшими пальцами. Ее волосы, черные и блестящие, как изящный атлас, волнами рассыпались по ее плечам, он брал их пряди в ладони, вдыхая их аромат, упиваясь их красотой. Он слышал ее нежное дыхание и ощущал, как ее ладони в невинной ласке скользили вверх по его обнаженным рукам. От ее прикосновений жар острыми иглами пронзал его кожу.
Заниматься с женщиной любовью всегда было для Адама самым простым, самым естественным делом на земле. Он получал удовлетворение и наслаждение, и ни одна из женщин, с которыми он спал, ни разу не пожалела о том, что его узнала. Раньше он считал, что этого достаточно. Но с Эндхел все обстояло по-другому, и он с удивлением обнаружил присутствие легкой нервозности в своем желании.
Самому получить наслаждение было просто, и до сегодняшнего дня для него только это и имело значение. Но Энджел должна получить больше, чем другие. Он не хотел, чтобы она потом жалела об этом. Он не хотел, чтобы она его возненавидела. Он боялся ее потерять — вот в чем было дело.
Он отогнул ткань платья, где оторвались две верхние пуговицы, и кончиком пальца провел по узкой полоске шеи, который теперь обнажился. Он почувствовал, как она напряглась, когда он расстегнул следующую пуговку, и тогда он остановился и поднял взгляд на ее лицо.
— Тебе необязательно это делать, Энджел, — прошептал он. То, как он произнес это, было нечто средним между шепотом и бормотанием, и его голос звучал хрипло и прерывался. — Не делай это только потому, что я заставляю тебя, или потому, что ты думаешь, будто я хочу, чтобы ты это делала.
