– Говорите же, умоляю вас. Ваше молчание для меня пытка. Сжальтесь… расскажите мне о нем.
Араб уныло пожал плечами. Им незачем было называть имена, но он спрашивал себя, стоит ли говорить о событиях.
– Зачем, раз ты теперь замужем? Какое тебе дело до того, кто стал моим другом? Когда я видел вас вместе, мне казалось, что между вами существует невидимая и прочная связь. Мне казалось, я умею читать по глазам, и в твоих я видел бесконечную любовь. Я должен был знать, что у женщин лживый взгляд, – с горечью добавил он. – Я плохо читал.
– Нет, хорошо. Я любила и люблю его больше всего на свете, больше себя самой, а он презирает и ненавидит меня.
– Это другое дело, – улыбнулся Абу. – О презрении сеньора де Монсальви стоит поговорить. Когда на теле глубокий ожог, рана закрывается, но шрам остается, и никакая сила в мире его не разгладит. Поверь в этом врачу и знай: мне жаль, что ты вышла замуж. Вы, женщины, странные создания! Весь мир вы призываете в свидетели вашей большой любви, но дарите свое тело другому!
Катрин начала терять терпение. Что он здесь рассуждает о женской душе, когда ей до смерти хочется поговорить об Арно?
– Значит, в вашей стране женщины могут выбрать, в чью постель их толкают? Но не здесь! Если я вышла замуж, то повинуясь приказу.
Она коротко изложила своему гостю историю своего замужества, приказ Филиппа и цель, которую тот преследовал, отдавая приказ. Но она не посмела сказать, что муж еще не тронул ее. Зачем? Когда Гарен вернется, он рано или поздно заявит о своих правах.
– Значит, – выслушав ее рассказ, сказал лекарь, – твой хозяин – тот самый Гарен де Бразен, который сопровождал бургундского канцлера? Странно, что герцог остановил свой выбор именно на нем. Он темен, как ночь, тверд, как кремень, и характер у него кажется таким же несгибаемым, как хребет. Он совсем не похож на снисходительного мужа.
Катрин жестом отмела это рассуждение – то же самое, которое когда-то сама высказала Барнабе. Она позвала Абу не для того, чтобы говорить о Гарене. В ответ на ее настойчивые просьбы лекарь наконец согласился объясниться.
От самого фламандского трактира он не расставался с Арно де Монсальви. Они вместе жили в «Карле Великом» до тех пор, пока Арно не поправился окончательно.
– Когда ты уехала, у него была сильная лихорадка. Он бредил… Очень, впрочем, поучительный бред, но ты, конечно, позволишь мне не отвлекаться на пересказ. Когда мы смогли двигаться дальше, герцог Бургундский уже покинул Фландрию и вернулся в Париж. И речи не могло быть о том, чтобы за ним последовать. Мы бы не вернулись живыми.
Своим тонким голоском крошечный лекарь рассказал Катрин о возвращении выздоравливающего Арно, озлобленного и капризного, к его повелителю. Абу говорил о приеме дофина, о чудесном замке в Мен-сюр-Ивр, самом воздушном и причудливом из всех, настоящем кружеве из камня и золота, унаследованном дофином Шарлем от его дяди Жана Беррийского, самого богатого мецената того времени. Он рассказал о горячей дружбе, братстве по оружию, связывавших Арно с другими офицерами дофина. Речь араба была настолько выразительной, что Катрин казалось, будто она видит идущего по драгоценным коврам юного Жана Орлеанского, самого прекрасного рыцаря из всех бастардов, связанного с дофином братской дружбой с самого детства; затем грубую квадратную фигуру страшного Этьена де Виньоля, такого яростного в бою, что его прозвище Hire (Гнев) пристало к нему словно вторая кожа; у него бронзовая душа в железном теле, и рядом с ним его второе «я» – веселый и свирепый овернец, рыжий Жан де Сентрайль. Другой овернец, хитрый и внушающий беспокойство Пьер де Жиак, о котором поговаривали, что своими успехами он обязан сделке с дьяволом, которому продал свою правую руку; за ним другие сеньоры из нежной Турени, грозной Оверни, непостижимого Лангедока или веселого Прованса, все, кто оставался верным королю…
Не без некоторого коварства, с насмешливой любезностью, Абу-аль-Хаир описывал прекрасных дам, свежих и юных, которыми Карл VII, любивший женщин почти так же, как его бургундский кузен, заполнил свой дворец. Послушать его, так чуть ли не все эти прелестные создания только и ждали знака сеньора де Монсальви, чтобы упасть в его объятия, особенно ослепительная дочь маршала де Северака, очаровательная брюнетка с глазами «дивными, как ночные грезы…».
– Ну, хватит, – прервала его Катрин, выведенная из терпения этими вероломными восторгами.
– Почему? – с хорошо разыгранным простодушием удивился Абу-аль-Хаир. – Молодому здоровому человеку полезно расходовать свои силы, получая удовольствие, ведь поэт сказал: «Не думай о том, что прошло, и о том, что будет. Радуйся сегодняшнему дню, в этом – цель жизни…»
– А моя цель не в том, чтобы слушать рассказы о приключениях мессира де Монсальви. Что было дальше? – в бешенстве закричала Катрин.
Абу-аль-Хаир ласково улыбнулся ей и погладил свою белоснежную бороду.
– Потом дофин сделался королем, было коронование, праздники и турниры, на которые я смотрел издалека, из своего дома, куда мой друг поместил меня и где, впрочем, я принимал много гостей. Например, господина де Жиака…
Катрин больше не могла сдерживаться. Ее нервы были напряжены, слезы выступили на глаза.
– Пожалуйста! – попросила она таким убитым голосом, что маленькому лекарю стало жаль ее. Он быстро пересказал события последних месяцев: несколько боев, в которых Арно участвовал вместе с де Виньолем, назначение его сопровождающим посла короля Карла, французского канцлера, епископа Клермонского, Мартена Гужа де Шарпеня; наконец отъезд посла, за которым последовал и кордовец.
Конечно, он не мог участвовать в трудных переговорах под председательством герцога Савойского, но каждый вечер Арно возвращался все более взбешенным. По мере того как Николя Ролен излагал длинный список бургундских требований, росла ярость юноши. Условия мира, по его мнению, были неприемлемыми, изо дня в день он сдерживался, чтобы не вцепиться в глотку наглому бургундцу, посмевшему требовать от короля Карла публичного покаяния в убийстве Иоанна Бесстрашного, освобождения Филиппа от оказания почестей королю, которые обязан был оказывать любой вассал, даже герцог Бургундский, передачи доброй половины земель, еще не захваченных Англичанином. Увертки и оскорбительные условия Ролена доводили до предела бешенство пылкого капитана… и его ненависть к герцогу Филиппу.
– Потому что он ненавидит его, – задумчиво добавил Абу-аль-Хаир, – как никогда еще человек не мог ненавидеть себе подобного… И я бы не поручился, что ты не являешься отчасти причиной этого. Пока что герцог Савойский добился перемирия и обещания дальнейших переговоров, которые должны начаться первого мая. Но я знаю, кто решил не соблюдать это перемирие.
