Предусмотрительный Харманн захотел сделать приготовления к рождению малышей, потому что, по его словам, «если у вас будут крошки-вампиры, им понадобятся особые условия. Чем раньше начать подготовку, тем лучше».
Вид у него был встревоженный, как будто он уже опаздывал.
Лахлан считал, что у них с Эммой были бы потрясающие дети – «блестящие девочки с ее красотой, и смелые хитроумные Пареньки с его характером». Возможно, он даже почувствовал некоторое сожаление, но потом представил себе ее, спящую у него в постели. Как она вздыхает с тихим удовлетворением, когда он к ней присоединяется, как он может заставить ее во сне пить кровь у него из шеи. Эмма об этом не знала… Зачем он это делает? Она услышала его мысли: «Надо сделать ее сильнее». Когда он смотрел, как она спит, он часто думал: «Мое сердце лежит, ранимое, вне моей груди».
Эмма содрогнулась от острого стыда. Ее слабость заставляла его постоянно тревожиться за нее. Лахлан настолько за нее боялся, что порой из-за этого даже болел. Он такой сильный – а она стала ему обузой!
Он не признавался ей в любви, но его сердце болезненно сжималось – она это чувствовала! – от любви к ней, к его Эммалайн.
Дети? Он откажется ради нее от чего угодно! Может ли он отказаться от своей мести? Если он это сделает, он станет тенью, пустой оболочкой самого себя…
Сон изменился. Лахлан оказался в темном, мерзком месте, где воняло дымом и серой. Его тело было сплошным комом мучительной боли, которую Эмма ощутила вместе с ним. Он пытался вызывающе смотреть на двух вампиров, чьи красные глаза горели перед ним, но его подбитые глаза едва могли видеть. Вампир с бритой головой был Айво Безжалостным. А светловолосый высокий вампир – Деместриу!
При виде него тело Эммы напряглось. Почему он кажется ей знакомым? Почему он заглядывает в глаза Лахлана так, словно видит… ее саму?
А потом взметнулось пламя.
Эмма подняла лицо к теплому свету встающей луны, который начал пробиваться сквозь кроны деревьев. Они с Лахланом сидели друг против друга, а между ними горел небольшой костер, который он разжег, чтобы ей стало еще теплее. Ветер, шелестевший в густом лесу Кайнвейна, был весьма прохладным.
Эмма знала, что другие наслаждались бы такой романтической обстановкой: уединением, потрескивающим огнем, природой горной Шотландии… Однако она едва владела собой – и, судя по всему, Лахлану тоже было очень не по себе. Он не спускал с нее взгляда и явно пытался догадаться, что ей приснилось. Ей и самой очень бы хотелось в этом разобраться.
Перед самым закатом она стремительно села на кровати. По ее лицу струились горячие слезы, а весь замок сотрясался от ударов молний. С осунувшимся от дикого страха лицом Лахлан сжимал ее в объятиях, тормоша и громко окликая по имени.
И все же она не могла вспомнить свой сон. Никс говорила ей, что люди не могут вспомнить того, с чем не могут справиться. Так что же было настолько страшным, что Эмма чуть не обрушила замок молниями, а потом стерла это из памяти? Всю ночь ей не удавалось избавиться от гнетущего ужаса?
– Какие мысли заставляют тебя выглядеть такой серьезной? – спросил он.
– Мысли о будущем.
– А почему бы не расслабиться и не радоваться настоящему?
– Я это сделаю, как только ты забудешь прошлое, – парировала она.
Лахлан устало вздохнул и привалился спиной к стволу.
– Ты ведь знаешь, что я не могу. Нельзя ли нам поговорить о чем-нибудь другом?
– Я знаю, что ты не будешь говорить о… пытках. Но как Деместриу вообще сумел взять тебя в плен?
– Во время прошлого приращения Деместриу выступил против моего отца и убил его. Мой младший брат Хис не смог справиться с переполнявшей его яростью. Его преследовала мысль о том, что Деместриу отнял жизнь у нашего отца – а потом опустился до того, что украл его кольцо, которое передавалось от поколения к поколению с тех пор, как впервые был выкован металл. Хис сказал нам, что лучше умрет, чем будет все время это чувствовать. Он отправился за головой Деместриу и этим проклятым кольцом, не дожидаясь, чтобы мы ему помогли.
– Ему не было страшно?
– Эмма, я считаю, что в тяжелые моменты порой проводится черта – черта, которая отделяет твою прежнюю жизнь от новой. Если ты переходишь эту черту, то уже никогда не будешь прежним. Ненависть Хиса заставила его перешагнуть через эту черту – и он уже не смог бы вернуться обратно. Он свел свою судьбу к двум вариантам: убить Деместриу – или умереть, пытаясь это сделать.
Его голос стал еле слышным.
– Я искал его повсюду, но Хелвита скрыта магически – как и Кайнвейн. Я использовал все мои умения следопыта – и, кажется, оказался близок к цели. И в этот момент на меня напали из засады. – Взгляд Лахлана стал далеким. – Как гнездо гадюк, они поднимались, нападали и тут же перемещались, так что я не мог ответить на их удары. Их было слишком много. – Он провел ладонью по лицу. – Потом я узнал, что им не удалось захватить Хиса живым.
– Ох, Лахлан! Мне так жаль! – Эмма переползла к нему и встала на колени рядом с его вытянутыми к огню ногами.
– Боюсь, что на войне так бывает всегда, – проговорил он. – До Хиса я потерял еще двух братьев.
Сколько боли ему пришлось вынести! И почти всю – от рук Деместриу…
– Я еще никогда не теряла кого-то из знакомых. Не считая Фьюри. Но я не могу поверить в то, что она мертва.
Лахлан устремил взгляд за нее, на пламя костра.
– В чем дело, милый?
– Она может желать смерти, – проговорил он наконец, но не успела Эмма ничего сказать, как он спросил: – Это Фьюри обожгла тебе руку?
Она ахнула, быстро взглянув на свою руку, которую он ласково обхватил ладонями.
– Откуда ты знаешь, что ее кто-то обжег?
Он провел пальцами по тыльной стороне ее кисти.
– Догадался.
– Когда мне было три года, я чуть не выбежала на солнце. – Эмма подумала, что усвоила этот урок не так хорошо, как можно было бы думать. В Кайнвейне она каждый день тайком возвращалась к не замеченному больше никем лучику света и подставляла под него открытую кожу. Она что – решила срочно поехать в Средиземноморский круиз? Нет, но с каждым разом ей удавалось выдерживать его все дольше, так что, возможно, лет через сто она сможет гулять с Лахланом в сумерки. – Фьюри велела это сделать.
Его лицо посуровело.
– И они не нашли другого способа тебя научить? День, в который ребенку моего клана причинят такую боль, станет днем расплаты!
Эмма покраснела от смущения.
– Лахлан, валькирии… другие. Они воспринимают насилие иначе, и их взгляды не похожи на твои. Они преклоняются перед силой и сражениями.
Эмма не стала упоминать покупки, подозревая, что это испортит ту картину, которую она пытается нарисовать.
