Джулия Куин - Предложение джентльмена

– Сколько раз ты видела Энтони? - пробормотал Бенедикт.

– Только один. - Уголки ее рта дрогнули, словно она пыталась подавить улыбку. - Но этого достаточно. Что касается вашего младшего брата Колина… с ним я не знакома, но я много о нем слышала.

– От кого?

– От всех. Не говоря уж о том, что о нем постоянно упоминает леди Уислдаун в своих статьях, а должна признаться, их я читаю уже много лет.

– Значит, ты знала обо мне еще до того, как мы с тобой встретились, - проговорил Бенедикт. Софи кивнула:

– О вас, но не вас самого. Вы гораздо более сложная натура, чем леди Уислдаун себе представляет.

– Так поделись со мной своими наблюдениями, - попросил Бенедикт, кладя руку поверх ее руки.

Софи взглянула ему прямо в глаза, в их темные глубины, и увидела то, что совсем не ожидала увидеть: беззащитность и острое любопытство. Ему необходимо было знать, что она о нем думает. Этому самоуверенному, решительному человеку было важно услышать ее мнение о себе.

Софи высвободила руку и принялась машинально водить указательным пальцем по руке Бенедикта, затянутой в тонкую лайковую перчатку. - Вы… - медленно заговорила она, потому что в этот ответственный момент каждое слово было преисполнено глубокого смысла. - Вы не совсем такой, каким вас представляет великосветское общество. Вы хотите, чтобы все считали вас веселым, добродушным, ироничным и остроумным человеком. Такой вы и есть, но не только: вы гораздо глубже… Вы любите своих родных, - продолжала Софи хрипловатым от охвативших ее чувств голосом. - Вам небезразлична даже я, хотя, Господь свидетель, я не всегда этого заслуживаю.

– Нет, всегда, - перебил ее Бенедикт и, поднеся ее руку к губам, прильнул к нейх: такой страстью, что у Софи перехватило дыхание. - Всегда.

– И… и… - Голос Софи прервался. Трудно было продолжать, когда Бенедикт не сводил с нее пылающего взгляда.

– И что? - прошептал он.

– Таким, какой вы есть, вас сделала семья, - порывисто проговорила Софи. - И это истинная правда. Вы не могли бы вырасти таким любящим, преданным, если бы родились в другой семье. И в то же время вы - это вы. Не чей-то сын или брат, а просто вы.

Бенедикт не сводил с нее глаз. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, однако не произнес ни слова. В минуты, подобные этой, слова не нужны.

– У вас тонкая, ранимая душа, - прошептала Софи. - Душа художника.

– Нет, - прошептал Бенедикт, качая головой.

– Да, - упрямо повторила Софи. - Я видела ваши рисунки, они прекрасны. Вы великолепный художник. Я и не подозревала о таком таланте, пока не познакомилась с вашими родными. Вы изобразили их великолепно. Вам удалось передать и озорную улыбку Франчески, и горделивую осанку Гиацинты.

– Я никому никогда не показывал свои рисунки, - признался Бенедикт.

Софи резко вскинула голову и взглянула ему прямо в глаза.

– Вы шутите.

– Нисколько, - покачал головой Бенедикт.

– Но они прекрасны. Вы настоящий талант. Думаю, ваша матушка сказала бы то же самое, если бы их увидела.

– Не знаю почему, но я никогда их никому не показывал, - проговорил Бенедикт, чувствуя себя глупо.

– Вы показали их мне, - тихо сказала Софи.

– Я не мог этого не сделать, - заметил Бенедикт, коснувшись ее подбородка.

Внезапно сердце его замерло, после чего забилось с удвоенной силой. Все стало ясно и понятно. Он любит ее. Бенедикт не знал, как это случилось, знал лишь, что это произошло.

И дело было не в том, что она в данный момент находилась у него под рукой. Так бывало со многими женщинами, но Софи была не похожа ни на одну из них. При виде ее у него теплело на душе, хотелось плакать и смеяться одновременно.

Странно, необъяснимо, но оказывается, он нашел женщину, которая одним своим присутствием делала его счастливым. Ему даже не нужно было ее видеть, слышать ее голос, вдыхать исходящий от нее аромат. Достаточно было знать, что она здесь. Если это не любовь, то Бенедикт не знал, что это такое.

Он долго смотрел на нее и не мог насмотреться. Взгляд Софи затуманился. Блестящие ярко-изумрудные глаза словно подернулись дымкой. Мягкие губы приоткрылись, и Бенедикт понял, что должен ее поцеловать. Если он сейчас этого не сделает, он просто не сможет жить дальше.

Она нужна ему, как глоток воды умирающему от жажды путнику, как воздух, когда нечем дышать. Он хочет ее. Хочет так страстно, как никого никогда не хотел в своей жизни. И последней здравой мыслью Бенедикта, прежде чем губы его прильнули к губам Софи и голова пошла кругом, была мысль: он должен сделать ее своей прямо сейчас.

Софи уже не в первый раз целовалась с Бенедиктом, но так, как сейчас, он ее еще никогда не целовал. У нее было такое ощущение, словно она в раю.

Губы его касались ее губ с невыразимой нежностью, вызывая в то же время страстное желание и быть любимой, и любить самой.

– Бенедикт… - прошептала Софи и сама себя не услышала: так сильно билось сердце.

Как же она его хотела, и как глупо было думать, что она сможет противостоять этой страсти. Глупо и самонадеянно.

– Софи, Софи… - вновь и вновь шептал он, касаясь губами ее щеки, шеи, уха.

Софи почувствовала, как руки его потянулись к пуговицам платья, принялись расстегивать их. Она всегда считала, что никогда не допустит того, чтобы ее раздевали, и вот теперь лиф платья уже соскользнул к поясу, бесстыдно обнажив грудь, а она могла лишь сладострастно стонать и, слегка выгнув спину, предлагать ему себя, как некий запретный плод.

Когда Бенедикт увидел ее обнаженную грудь, у него перехватило дыхание. Сколько раз он представлял себе эту сцену - каждую ночь, когда лежал в постели без сна, и всякий раз во сне, когда удавалось заснуть. Но действительность превзошла все его ожидания.

Рука Бенедикта, до этого ласково поглаживающая спину Софи, медленно скользнула к груди.

– Какая же ты красивая, - прошептал он, понимая, что слова бессильны передать всю гамму его чувств.

Рука скользнула выше, трепещущие пальцы накрыли грудь, и сдавленный стон сорвался с губ Бенедикта. Говорить он уже не мог. Страсть к этой женщине затмила все. Он не то что говорить, думать был уже не в состоянии.

Он и сам не понимал, как это случилось, что Софи стала так много для него значить. Еще неделю назад он ее не знал, представления не имел о ее существовании, а сейчас она стала необходима ему как воздух. Без нее жизнь теряла всякий смысл.