Пьер нахмурился, и лжецарь, понимавший повелителя с полувзгляда, толкнул локтем слугу, стоявшего за спиной Майи-Бреля. Тот опрокинул на маркиза блюдо с желе, облив прекрасный розовый камзол. А лжецарь со смехом воскликнул:
— Маркиз, вы сегодня еще не переодевались, воспользуйтесь случаем!
Как и все, сидевшие за столом, Максимильена, не удержавшись, рассмеялась.
По окончании ужина Ромодановский, поднявшись, предложил Максимильене прогуляться по парку.
— Мне хотелось бы посмотреть оранжереи, — сказал лжецарь, — говорят, у вас совершенно изумительные розы.
Максимильена сделала реверанс.
— Мне будет очень приятно проводить туда ваше величество, — сказала графиня с недовольством. Ей до сих пор не удалось увидеться с Пьером наедине.
В оранжерее лжецарь приступил к объяснению:
— Мадам, ваша красота потрясла меня, и теперь у ваших ног царь великой России. Я люблю вас и предлагаю свою императорскую руку.
Пьер, спрятавшись в углу оранжереи, дрожал, как дитя. Ему было слегка стыдно за свое поведение, но любовь к Максимильене оказалась сильнее достоинства. Он жаждал знать.
Лжецарь был решителен. Он заключил Максимильену в объятия и попытался поцеловать ее. Та, отпрянув, упала к его ногам со словами:
— Прошу простить меня, государь, но я люблю другого человека, и он отвечает мне взаимностью.
Лжецарь, притворившись разгневанным, вскричал:
— Мадам, я полновластный владыка огромной империи, и все должно склоняться перед моей волей!
Максимильена поднялась и воскликнула с силой, которую в ней трудно было заподозрить:
— Вы можете командовать армиями, государь, но сердце женщины вам неподвластно! Ваши богатства меня не интересуют, равно как и ваша империя, хотя тот, кого я люблю, состоит в вашей свите. Уверена, что государь, величие которого признано всем миром, сумеет понять эту любовь!
— Как же его зовут, мадам? — спросил Ромодановский, забавляясь порученной ему ролью.
— Что вы с ним сделаете, если я скажу?
— Даю вам императорское слово, что ни единого волоса не упадет с его головы, — заявил лжецарь с величественным видом.
— Государь, это…
— Кто же?
— Это Пьер Михайлов!
Тем временем в Пале-Ройяле регент Филипп Орлеанский, внук Генриха VI, получил письмо царя, в котором он требовал, чтобы графиня де Вильнев-Карамей получила официальное разрешение сопровождать августейшую персону.
— Что вы на это скажете, Дюбуа? — спросил регент у своего министра.
— Я скажу монсеньору, — ответил хитрец аббат, — я уверен, что царь влюбился. Как это неожиданно! Нам следует во всем угождать графине… тогда мы будем знать все планы царя.
— Я хорошо знаю графиню, Дюбуа, и очень удивлюсь, если она так поступит. Кроме того, она зла на меня, потому что муж пренебрегает ею, а она, вероятно, полагает, что я в этом виноват, хотя это совершенно не так. Я всегда был привязан к Вильневу, но в последнее время он стал меня раздражать, и я могу одобрить желание графини разойтись с ним. Это подлый коварный человек.
— Монсеньор, она может думать что хочет, но нет женщин, которые устояли бы перед изумрудным колье.
— А вот я, Дюбуа, знаю одну такую женщину…
Сказав это, Филипп Орлеанский впал в задумчивость.
Некогда он сильно любил мадам д’Аржантон, но ему пришлось отказаться от своей великой любви по приказу Людовика XIV. Чтобы забыться, он вел разгульную жизнь, но это никоим образом не отразилось на его работоспособности. Неутомимый регент на долгие часы запирался со своим бывшим наставником, аббатом Дюбуа, и они совместно строили планы борьбы против вельмож, желавших свергнуть регента. Филипп к 1717 году значительно поправился. Он уже ничем не напоминал юного победителя битвы при Турине, смело атаковавшего врагов во главе своей кавалерии. Выигранное сражение принесло ему такую популярность, что это вызвало зависть у его дяди, короля.
После смерти Людовика XIV Филиппа провозгласили регентом. И на этом посту, игнорируя клевету врагов, обвинявших его в убийстве коронованных родственников, он продолжал неустанно трудиться, чтобы передать королевство богатым и процветающим в руки маленького короля Людовика XV, которому было тогда всего семь лет.
— Итак, монсеньор, — прервал Дюбуа размышления регента, — что же нам следует предпринять?
— Пошли шевалье де Ружмона к графине де Вильнев-Карамей с посланием, приглашающим ее прибыть во дворец Силлери в Париже, чтобы получить официальное назначение в свиту царя Московии.
Лувр сверкает тысячами огней. Гвардейцы, поднятые по тревоге среди ночи, выстраиваются в две шеренги, оставляя широкий проход к парадным дверям. На всех лестницах толпятся принарядившиеся дворяне и фрейлины. Старая принцесса Палатинская, герцогиня Орлеанская, с трудом пробирается к входу среди множества карет и ворчливо выговаривает своему сыну регенту:
— Царю вздумалось нанести нам визит так поздно? Подумать только, ведь сейчас три часа ночи! Для такой старухи, как я, это слишком рано!
Никогда еще ни одного иностранного государя не ожидали с таким нетерпением и не встречали с такой пышностью.
Парижские зеваки, поднятые с постели звоном шпор и трубным звуком фанфар, липнут к окнам и сплетничают о северном великане:
— Говорят, это сущий варвар!
— Да нет же, он просто солдат!
— Он сшибает головы взмахом руки!
— Сам рвет зубы!
— Бьет кнутом бояр!
— Он очень красив!
— Ужасен!
— Настоящий герой!
А в это время по дороге из Санлиса в Париж во весь опор мчится Петр Великий со своей свитой. После сцены в оранжерее Пьер, повинуясь привычной для него смене настроений, решил отправиться в Париж, чтобы сделать сюрприз Максимильене, которой предстояло наконец узнать, кто он на самом деле. Максимильена, получив письмо регента, успела только сказать Элизе и Блезуа, чтобы они завтра же приезжали во дворец Силлери с малышом Адрианом. Максимильена села в карету Пьера, на козлы встал старый Грегуар. Лжецарь занял место в ветхом экипаже; его сопровождала свита из бояр и Либуа с Майи-Брелем, потерявшим всю свою разговорчивость после происшествия за столом.
В карете Пьер крепко обнял Максимильену, не отвечая на вопросы, которыми она его засыпала, крайне удивленная посланием регента. Максимильена не рассказала Пьеру о любовных домогательствах лжецаря, и он был восхищен этим.
Вскоре показался Париж. Этот город Пьер видел впервые. Он был взволнован и встревожен. Однако, выглянув в окошко, он разочарованно присвистнул.
