Жак вымыл Филиппа, затем накрыл его грудь льняным полотенцем и наполнил фарфоровую чашу кипящей водой из чайника на очаге. Взбивая помазком пену, он спросил:
– Я все надеюсь, может быть, ваша милость передумает и отрастит бороду или хотя бы усы.
Филипп прикрыл глаза, наслаждаясь теплом пены, прикасающейся к шее.
Хотя Филипп не слишком заботился о внешности, он знал, какой эффект производит его бритое лицо среди моря аккуратно подстриженных усов и бород придворных кавалеров. Подобное отличие выделяло его. Когда его представляли даме, ее взгляд неизменно задерживался на крошечном шраме от удара саблей, который выделялся на безупречно выбритом подбородке.
Женщинам нравились боевые шрамы и истории о них, его коллекция – личных и чужих – военных подвигов производила впечатление даже в пресыщенном Париже.
Филипп быстро понял, что производить впечатление на нужных женщин – кратчайший путь к придворной карьере. До романа с принцессой он тщательно планировал свои любовные похождения и имел неизменный успех. Как опытный воин, он использовал для своих побед ту же стратегию, что и на войне, но трофеи нежных баталий ему были несравненно приятнее.
Впрочем, на войне было проще. В битве мужчина либо побеждает, либо получает ранение, либо проигрывает. В постели все это может случиться одновременно, а последствия ошибки гораздо более опасны и необратимы. Женщины – такие странные создания, способные таять от восторга и тут же стать безразличными, а то и безжалостно-жестокими. Он давно уже отказался от попыток их понять.
Филипп слегка вздрогнул, вспомнив маску безразличия, которую надела на себя принцесса вчера вечером, спрятав под ней свои истинные чувства. Тяжело вздохнув, он заставил себя расслабиться, отдавшись хлопотам Жака.
Закончив с прической, Жак предложил ему пару чулок.
– Эти подойдут, ваша милость? Сюзанна заштопала все дырки.
Филипп ненавидел заштопанные чулки, однако поднял левую ногу и протянул ее Жаку.
– Подойдут. Любые подойдут.
Вся его одежда была искусно починена и заштопана.
Остаток туалета прошел в молчании. Жак наконец застегнул последнюю пуговицу на камзоле своего хозяина и, поколебавшись, решился:
– Прошу прощения, ваша милость, но есть еще одно маленькое дельце…
Филипп хорошо знал такую манеру Жака. Он разгладил большой, от плеча до плеча, отделанный кружевом воротник.
– Выкладывай! Неужели деньги кончились? Я же только вчера давал Сюзанне десять франков на покупки.
– Речь не о деньгах, ваша милость. Точнее, не совсем о них. Я про коньяк. Когда утром я пошел с графином, чтобы его налить, в подвал, то увидел, что бочонок почти пуст. Я вылил все остатки, но в графине коньяка оказалось лишь на несколько глотков.
Филипп, нахмурившись, двинулся к лестничной площадке.
– Попробую выжать хоть немного денег из казначея. Нельзя же оставаться без коньяка. А еды пока хватает?
Жак, спускаясь вслед за Филиппом по лестнице, поспешил его заверить:
– На ближайшие дни у нас все в порядке. У Сюзанны есть славный кусочек говядины на жаркое. Этого достаточно.
Горькая улыбка искривила губы Филиппа. Он никогда не рассчитывал на щедрость своих более богатых знакомых, но нужда заставляла.
– Я, наверное, не буду обедать дома эту неделю. Я получил несколько приглашений. Пожалуй, самое время их принять. – Он остановился у двери, ведущей в библиотеку. – Скажи Сюзанне, что наши денежные затруднения скоро кончатся. После свадьбы ей не придется брать у всех в кредит – от мясника до пекаря. У нас будет много денег.
Слуга поклонился и пошел на кухню. Филипп вошел в небольшую библиотеку, бывшую заодно и его кабинетом.
Закрыв за собой дверь, он подумал, как хорошо было бы так же легко оставить за порогом все тревоги. Здесь была его святая святых, его убежище.
Филипп снял с полки счетные книги – нужно приводить дела в порядок, занести в книгу все записи еще до свадьбы. Как только приданое попадет на счет к его банкирам, процентов хватит и на то, чтобы рассчитаться с долгами, и на то, чтобы вести достойную жизнь. Тогда он спокойно упрячет свою супругу – беременную, если все пойдет хорошо, – в Мезон де Корбей, передаст эти проклятые книги счетоводу и вернется ко двору, на этот раз как человек с положением.
Не так легко было позволить отцу манипулировать им и без возражений согласиться на этот брак, который был ему как нож в сердце. Но Филипп понимал, что сейчас умнее всего выбрать путь наименьшего сопротивления.
Он невидяще смотрел поверх стола, чувствуя, как в голове тупой болью отдается каждый удар сердца. Уступив настояниям маршала, он получит возможность и средства освободиться наконец от участия в замыслах отца. Он по горло сыт отцовскими планами, заговорами и тайнами.
Филипп вздохнул и заставил себя оторваться от раздражающих, безжалостно-подозрительных мыслей о своем отце.
Счета. Сейчас он должен думать только о счетах. Он покончит с ними, а потом проедется верхом.
Настойчивый стук дверного молотка заставил его прервать свое занятие. Он встал и подошел к окну как раз в тот момент, когда запыхавшийся юный посыльный в ливрее Харкуртов протягивал Жаку письмо.
Жак с раскрасневшимся, озабоченным лицом, не медля, появился в кабинете. Он подал запечатанную бумагу.
– Послание от вашего отца, ваша милость. Надеюсь, новости неплохие.
Филипп сломал печать, развернул письмо и прочитал:
«Через несколько недель прибудет твоя невеста. По моим сведениям, она в добром здравии. Принимая в расчет твои денежные обстоятельства, я, конечно, возьму на себя расходы на ее содержание и сделаю все, чтобы достойно представить ее в обществе. Взамен я требую всего лишь, чтобы ты появился там и тогда, где должен быть до свадьбы.
Бракосочетание намечено на двадцать первое апреля в кафедральном соборе в Париже. Я извещу тебя, когда появится твоя нареченная, и мы уточним подробности церемонии.
P.S. Радует, что ты наконец понял, как важно благоразумие для положения в обществе. Сплетни о твоих выходках едва ли произведут благоприятное впечатление на твою будущую жену, и потому я могу только приветствовать твои последние поступки».
Ни вежливых слов, ни выражения уважения или нежности – хотя бы для приличия, а приписка – просто замаскированный под похвалу нагоняй.
– Передай посыльному, что я на все согласен.
Кипя от злости, Филипп пошел за коньяком, но, пройдя полкомнаты, остановился, вспомнив, как скверно ему было с утра.
Нет. Коньяк ничего не изменит.
Да и графин был почти пустой.
Без коньяка. Без денег. Без кредитов. У Филиппа не было выбора, он вынужден полагаться на милость отца, пока не получит выгодного приданого. Вот тогда все изменится.
