— Гиэяс вручил мне его.
Фидэ-Йори взял с этажерки сверток бумаги. Они прочли: «Набережная Йодо-Гавы, площадь Рыбного рынка, дорога сикомор, взморье. Обратный путь через холм Бамбуков, мост Ласточек»…
Негодяи! — вскричал Ивакура. — Это висячий мост через долину!
— Место, действительно, недурно выбрано, — сказал сегун.
— Без сомнения, речь идет об этом мосте. Те мосты, что перекинуты через многочисленные каналы города, не грозили бы тебе смертью, обрушившись под твоими ногами; самое большое — они доставили бы тебе неприятную ванну.
— Это правда, — сказал Фидэ-Йори, — а с моста Ласточек все полетели бы на скалы.
— Веришь ли ты вполне в мою дружбу к тебе? — спросил принц Нагато, подумав с минуту.
— Можешь ли ты сомневаться в этом, Ивакура? — спросил сегун.
— Ну, так не бойся ничего! Притворись, что ничего не знаешь, дай себя повести, и иди прямо на мост. Я нашел средство спасти тебя, открыв в то же время истину.
— Я вполне полагаюсь на тебя, друг мой.
— В таком случае, отпусти меня. Я должен торопиться, чтобы привести в исполнение мой план.
— Иди, принц, я, не колеблясь, вверяю тебе мою жизнь, — сказал сегун.
Нагато быстро вышел, поклонившись царю, который ответил ему дружелюбным жестом.
На другой день с рассвета улицы Осаки были полны движения и веселья. Готовились к празднику, заранее радуясь предстоящим удовольствиям. Торговые дома, мастерские, жилища простонародья были широко раскрыты на улицу, позволяя видеть незатейливое внутреннее убранство, которое состояло из нескольких ярких ширм.
Слышались голоса, крики; иногда своенравный ребенок вырывался из рук матери, которая одевала его в лучшие одежды, и начинал прыгать и скакать от радости по деревянным ступенькам дома, которые вели на улицу. Тогда изнутри слышался притворно раздраженный голос отца, и ребенок снова попадал в руки матери, дрожа от нетерпения.
Иногда кто-нибудь из них кричал:
— Мама! Мама! Вот шествие!
— Ты шутишь, — говорила мать, — священники еще и одеваться не кончили.
Но, тем не менее, она шла к переднему фасаду и свешивалась через легкие перила, чтобы посмотреть на улицу.
Нагие курьеры, только с лоскутком материи вокруг бедер, бежали со всех ног, держа на плечах стебель бамбука, верхушка которого сгибалась под тяжестью пачки писем. Они спешили к дворцу сегуна.
Перед лавочками цирюльников толпился народ. Мальчики не успевали брить все подбородки, причесывать все головы. Ожидающие очереди весело болтали между собой у входа.
Некоторые из них были уже в праздничных одеждах ярких цветов, покрытых шитьем. Другие, более аккуратные, были обнажены до пояса и предпочитали окончить свой туалет после того, как их причешут. Продавцы овощей и рыбы сновали взад и вперед и расхваливали громкими криками свой товар, который они несли на плечах в двух лоханках, висевших на деревянном коромысле.
Повсюду украшали дома флагами и шитыми материями, покрытыми золотыми китайскими надписями на черном или красном фоне; прикрепляли фонарики, цветущие ветви.
По мере того, как день продвигался вперед, улицы все больше и больше наполнялись веселым шумом. Носильщики норимоно, одетые в легкие рубашки, подпоясанные у талии, в широких шляпах, похожих на щиты, кричали, чтобы очистили дорогу. Проезжали верхом самураи, впереди которых бежали гонцы, опустив голову и вытянув руки, чтобы разгонять толпу. Под широкими зонтиками останавливались кучки народа, чтобы поболтать, и казались неподвижными островками среди шумной толпы гуляющих. Тут же спешил доктор, важно обмахиваясь веером, в сопровождении двух помощников, которые несли ящик с лекарствами.
— Знаменитый муж, разве вы не пойдете на праздник? — кричали ему по пути.
— Больным нет дела до праздников, — отвечал он со вздохом. — А так как их нет для них, то нет и для нас.
На берегах Йодогавы оживление было еще больше. Река буквально исчезла под тысячами лодок. Мачты стояли, но паруса были еще не спущены, готовые, впрочем, развернуться, как крылья. Шелковые и атласные навесы и развевавшиеся на носу флаги, золотая бахрома которых окуналась в воду, блестели на солнце, отчего лазурь реки покрылась радужной зыбью.
Толпы молодых, нарядных женщин спускались по белым ступеням в виде лестницы в крутом высоком берегу. Они направлялись к изящным лодкам из камфорного дерева, со скульптурными и медными украшениями, и наполняли их цветами, которые распространяли в воздух жгучий запах.
С высоты Киобассы, этого прекрасного моста, который походил на натянутый лук, спускались куски газа, крепа или легкого шелка самых ярких цветов, покрытые надписями. Легкий морской ветерок нежно волновал эти прекрасные материи, которые раздвигались, чтобы пропустить сновавшие взад и вперед лодки. Издали блестела высокая башня дворца и две чудовищные золотые рыбы, которые украшали ее верхушку. При входе в город, по правую и левую сторону реки, тянулись два великолепные бастиона, ведущие к морю. На каждой башне и на каждом углу стен развевались национальные флаги, белые с красным кружком посредине, — эмблемой в восходящем утреннем тумане солнца. Несколько пагод возвышалось над деревьями, простирая к сияющему небу свои многоэтажные крыши с поднятыми по китайской моде краями.
В этот день, главным образом, внимание привлекала пагода Ебиса, духа моря: не то чтобы ее башни были выше других или ее священные двери многочисленнее, чем у соседних храмов; но из ее садов должно было выйти священное шествие, которого народ ждал с нетерпением.
Наконец вдали забил барабан. Все стали прислушиваться к хорошо знакомому священному бою несколько сильных, редких ударов. Потом — быстрый раскат, замиравший и терявшийся вдали, и снова громкие удары.
Могучий, радостный крик раздался из толпы, которая сейчас же выстроилась вдоль домов, по обе стороны улицы, по которым должно было пройти шествие.
Каширы, квартальные, быстро протянули веревки и прикрепили их к кольям, чтобы народ не выступал на середину дороги. Шествие тронулось. Оно действительно, прошло через священный портик, который возвышался перед пагодой Ебиса, и вскоре потянулось перед нетерпеливой толпой.
Впереди шли гуськом шестнадцать стрелков, в два ряда. На них были надеты доспехи из черной роговой чешуи, скрепленные красной шерстью. За поясом у них были заткнуты две сабли; за плечами торчали перья стрел, а в руках они держали большой черный лакированный лук с позолотой.
За ними шел отряд слуг, с длинными древками, на концах которых были прикреплены пучки шелка. Потом появились татарские музыканты, которые возвестили о себе веселой трескотней. Время от времени раздавались металлические звуки гонга, неистовый барабанный бой, звон кимвалов, торжественные звуки, издаваемые створками морских раковин, пронзительный свист флейты и раздирающие звуки труб. Все это производило такой шум, что ближайшие зрители моргали глазами и были как бы ошеломлены.
