Ею внезапно овладел гнев. Она больше не желала выглядеть жертвой и захотела выказать собственный характер, так похожий на отцовский; это его кровь, как ей почудилось, вскипела в ее жилах. Откинув обеими руками длинное креповое покрывало, падавшее ей на глаза, она отбросила его за спину, открыв юное лицо, омытое слезами. Ее почерневший от презрения взгляд смел с дороги все эти физиономии и силуэты. Затем, высоко подняв голову и гордо вздернув подбородок, она пошла к толпе любопытных зевак, и те поспешно расступились перед ней, как покрытая зыбью морская гладь перед килем фрегата…
С вуалью, развевавшейся на зимнем ветру, в сопровождении молчаливой матери-попечительницы, в глазах которой вспыхнул огонек интереса, она подошла к карете и перехватила одновременно удивленный и восторженный взгляд старого кучера.
– Отвезите меня домой, Може!
Но тут к ней бросился Луи Верне.
– Это невозможно, сударыня, – прошептал он. – Префект полиции уже наложил печати на двери вашего особняка. Вам нельзя туда войти. Нужно дождаться, пока закончится расследование…
– Расследование? Какое расследование? Разве не раззвонили повсюду, что мой отец покончил с собой, предварительно убив мою мать? Так к чему расследование? Если, конечно, только что арестованный юноша не сказал правду…
Ее высокий хрустальный голос прозвучал громко и с вызовом. Раздавшийся вокруг ропот доказал ей, что ее услышали, но теперь уже сама мать Мадлен-Софи решилась взять дело в свои руки.
– Вам надо еще некоторое время побыть у нас, Гортензия. Нужно дождаться, пока соберется семейный совет, поскольку, к несчастью, вы еще несовершеннолетняя.
– Совет? Какой семейный совет? У меня нет семьи…
– Вы же знаете, что есть. Ну, идемте же. Тут так холодно. Сжальтесь же над моими ревматическими болями, – добавила она с едва заметной улыбкой.
Гортензия схватила ее руку и поцеловала.
– Простите меня, – сказала она, помогая монахине подняться в экипаж.
– Так мне везти вас в обитель, мадемуазель Гортензия? – с ноткой разочарования в голосе переспросил Може.
– Да. Пока что. Но будь спокоен: все в доме останется как прежде. По крайней мере в том, что касается тебя!
Створка кареты захлопнулась за ней. Може развернул экипаж и, не дожидаясь, пока выедет за пределы кладбища, пустил своих ирландских лошадок рысью, направляясь к центру города.
– По всей видимости, вам назначат опекуна, – после некоторой паузы произнесла мать Мадлен-Софи. – Быть может, он не позволит вам сохранить старые порядки в доме ваших родителей.
– Между содержанием дома и Може – целая пропасть, матушка! К тому же я не вижу, кто бы мог стать моим опекуном.
– Но… ваш дядя. Он же ближайший родственник.
– Я никогда не видела дядю, матушка. Тот, кто отрекся от собственной сестры, не может быть членом моей семьи. И вдобавок было бы весьма удивительно, если бы дела моего отца оказались не в полном порядке или если бы он вообще не предусмотрел случая своей внезапной кончины. Уверена, что он давно и окончательно все решил и всем распорядился…
– Относительно вас… и вашей матери, как я думаю. Однако, вне всякого сомнения, он не мог представить себе, чтобы она одновременно с ним отправилась к господу. Здесь возникают некоторые затруднения в том, что касается законов…
– Ведь вы тоже не верите, что он совершил это двойное преступление, не так ли? – прошептала Гортензия с неожиданной страстностью.
Узкое лицо с задумчивыми глазами повернулось к дверце, за стеклом которой проплывали оголенные деревья и мокрые дома.
– Я мало встречалась с вашим отцом, – сказала мать-попечительница, несколько помедлив, – но мне кажется, что я вполне могу судить о нем. Это один из тех людей, что не отступают ни перед каким препятствием или испытанием. Он, несомненно, бывал жесток с другими, но умел быть суровым и к себе… Если бы в ту ночь все произошло, как говорят, этот поступок обличил бы натуру слабую, непостоянную. Душа и разум подсказывают мне…
– Что его убили, как сказал тот юноша? Кстати, известно ли, кто это?
Монахиня улыбнулась.
– Мне, во всяком случае, он незнаком. Вы же знаете, я редко посещаю места, где занимаются политикой! Что касается истинной причины происшедшего… думаю, она ведома одному господу.
– И все же необходимо, чтобы однажды я тоже это узнала!
Когда они вернулись на улицу Варенн, в доме все было вверх дном. Наступил день традиционного визита мадам дофины… и долгожданного полдника. Везде царило оживление, невозможно было пройти по коридору или пересечь комнату, не натолкнувшись на кого-либо, стремительно бегущего со столовым бельем, посудой или вазами, пока еще без цветов, но уже полными воды.
Не желая участвовать в приготовлениях к празднеству, Гортензия выбрала сад… Она любила его благородный упорядоченный вид, параллельные ряды цветников, которые садовник засаживал сообразно сезону то первоцветами и левкоями, а потом низкорослыми далиями, китайскими астрами или хризантемами. Она любила здешние длинные аллеи. Особенно ее манили гортензии, растущие прямо у стены. На зиму садовник заботливо укутывал кусты слоем соломы, летом же они покрывались широкими мясистыми листьями и огромными шарами розовых цветков, которые обожала ее крестная мать.
Не то чтобы девушка более всего ценила гортензии, цветы без запаха, – она предпочитала розы, – но их внушительная масса давала ей какое-то ощущение уверенности и спокойствия.
Скрестив руки под черной шерстяной накидкой, она сошла по широким ступеням, ведущим от террасы в сад, и направилась к гортензиям. Вдруг у нее вырвался возглас досады: посреди аллеи, перегородив ей дорогу, стояли несколько пансионерок и оживленно беседовали.
Гортензия хотела было свернуть в сторону, но они уже заметили ее и разглядывали с затаенной усмешкой; их перешептывания не предвещали ничего доброго. Здесь собрались самые непримиримые из дочерей эмигрантов, те, для кого дочь банкира была врагиней, к тому же наследницей громадного состояния, несносной выскочкой, с отменной наглостью кичащейся своими бонапартистскими пристрастиями.
Сойти с дороги Гортензия сочла бы для себя унижением. Это было бы подобно спуску флага на военном корабле ранее, нежели противник произведет первый залп. Как только что на кладбище, она решилась взглянуть в лицо опасности и, не замедлив шага, направилась к ним. Может, из уважения к ее трауру они расступятся, как незадолго до того толпа кладбищенских зевак?..
Но не тут-то было. Девицы стояли плотно, подобно небольшому серому бастиону. Они ожидали ее приближения. Открыла огонь Аделаида де Куси:
– Что вам здесь понадобилось? Сад достаточно велик. Могли бы избрать другое местечко!
