Когда лодка подплыла к «Единорогу», с борта спустили один канат для сундука, а другой для самого Дика. Его подняли на борт, словно мешок с углем. Ранальд Мак-Грегор вошел по трапу на палубу. Брат ожидал его, стоя под зажженным фонарем; два крепких матроса уже склонились над бесчувственным телом, чтобы поднять его и отнести мимо кают-компании вниз, в крошечную каюту, приготовленную для него возле сравнительно просторных помещений капитана. Колин Мак-Грегор мрачно смотрел на удаляющиеся спины матросов, пока черная пасть люка не поглотила их, а затем резко повернулся к брату.
— Вижу, ты упрям! — проворчал он. — Я же сказал тебе, что я думаю об этом поганом дельце!
— Закрой пасть и слушай меня!
Ранальд вытащил из кармана запечатанный конверт.
— Это мои инструкции для Омутти, в Ливорно. Ты вручишь ему их вместе с парнем. Здесь он найдет самые подробные указания. Но я хотел бы объяснить ему, в чем дело, чтобы он все понял и ничего не упустил. Запомни, парень должен учиться у него три полных года. Платить ему в это время не надо, только давать не больше шиллинга в неделю на карманные расходы. И никоим образом не разрешать ему шляться по улицам после наступления темноты!
Колин Мак-Грегор в изумлении смотрел на него.
— Так нельзя Ранальд! Это же настоящая тюрьма. Поверь мне, надо быть великодушнее. Ты толкаешь его…
— Я же сказал тебе; не лезь не в свое дело! Я хочу, чтобы он изучил дело со всех сторон, только и всего!
— В самом деле?
Колин Мак-Грегор недобро усмехнулся.
— Значит, для того, чтобы он согласился, понадобилось так отделать его?
— Мне некогда с тобой препираться.
Ранальд повернулся к выходу.
— Ты получил мои указания. Можешь выполнять.
Дик приходил в себя медленно, с трудом, часто снова срываясь в кипящий водоворот головокружения, за красную пелену боли, и, наконец, открыв глаза, обнаружил, что лежит под грубым одеялом на узкой жесткой кровати в тесном, тускло освещенном помещении. Его постарались устроить как можно удобнее, хотя он этого и не заметил. Грязную после поездки в телеге одежду сняли и убрали, его переодели в чистую рубашку, лицо и руки вымыли, к болезненной шишке на затылке приложили холодную примочку.
И все же Дику казалось, что голова вот-вот разлетится на части, если их быстро не связать вместе. По-видимому, сделать это было невозможно, и, поскольку малейшее движение вызывало прилив мучительной боли, Дик снова опустил веки и нашел облегчение в наступившей тьме, В следующий раз он открывал глаза уже более осторожно, постепенно, и, привыкнув к свету, огляделся, пытаясь понять, где находится и как сюда попал.
С того момента, как охотники выскочили из-за изгороди и железные руки грумов схватили его, он ничего не помнил. В памяти смутно всплыла ссора — и Эжени. Эжени! Что с ней, где она? Дик резко сел, ударился головой о толстую балку, подпиравшую палубу над ним, и снова рухнул на подушки. Он бесконечно долго, как ему показалось, боролся с подступающими волнами тошноты и головной боли, и, наконец, медленно, тяжело, преодолевая головокружение, попытался собраться с мыслями.
Сколько продолжалось такое состояние, Дик не знал, но заметил, что солнечный свет, проникавший в помещение, угас, и только отражения огней от воды танцевали на потолке. Стараясь не двигаться, он напряженно думал, пытаясь собрать воедино разрозненные мысли.
Понемногу он сумел сосредоточиться и вспомнил, что изгородь, охотники, девушка, ссора — все это было на открытом воздухе, под голубым небом; вокруг зеленели поля и ярко светило солнце.
Больше Дик ничего не смог припомнить. А теперь он находился на койке, в каюте, на борту корабля. Это он понял, так как нередко навещал дядю на борту «Единорога». Койки, тонкие деревянные переборки, балки над головой, об одну из которых он недавно стукнулся, были ему знакомы. Он увидел иллюминатор, ряд крючков для одежды, над головой раскачивалась медная масляная лампа.
Но гораздо важнее, как он понял в тот миг, были скрип мачт, свист ветра в такелаже, медленный долгий подъем, а затем головокружительный нырок самой каюты. На каком бы корабле он ни находился, ясно было одно — он в открытом море!
Дик осознал это внезапно, и в то же самое мгновение из-за переборки, отделявшей его каюту от той, где собрались на ужин офицеры судна, донесся взрыв смеха.
Это заставило юношу действовать. Он с трудом поднялся на ноги, постоял немного, приходя в себя, и когда корабль накренился, бросился к двери каюты и распахнул ее.
Колин Мак-Грегор и его офицеры сидели за столом в центре кают-компании, когда появился Дик, белый как мел, шатающийся, босиком, в развевающейся ночной рубахе. Увидев племянника, Колин вскочил и бросился к нему с дальнего конца стола.
— Дик! Ты все-таки пришел в себя! Я не терял надежды, хотя пошел уже четвертый день!
— Что? — едва слышно проговорил Дик, но внезапно умолк и вытаращил глаза. — Дядя Колин! Значит, это «Единорог»? Но что ты сказал — четвертый?..
— Вот именно! — ответил капитан Мак-Грегор. — Прошло четыре дня! Мы отплыли целых четыре дня назад.
— Отплыли? — Голос Дика был слаб и дрожал. Значит, они сговорились разлучить их насильно! — Ты говоришь, четыре дня? Что… Почему… Куда меня увозят?
— Ну-ну, парень! — успокаивающе сказал Колин Мак-Грегор. — Я сам не вижу в этом смысла, но мне приказали, так что…
— К чертям приказания! — вспыхнул Дик. — Если ты не видишь в этом смысла, тогда зачем, зачем это делать? Поворачивай назад, дядя Кол! Я тебе все объясню.
— Ты не понимаешь, что я не могу! — вздохнул капитан.
Дик, измученный болью, соображал еще не очень хорошо, но отчаяние и страх, охватившие его, были так велики, что успокоить его оказалось не так-то просто. Его разлучили с Эжени! Сейчас он не способен был думать ни о чем другом и не мог допустить такой несправедливости.
Он бросился к дверям, ведущим на палубу.
— Если ты не повернешь, клянусь Богом, я отправлюсь назад вплавь! — заорал он, словно безумный.
Дядя схватил его за рубаху.
— Ну, Дик, мальчик, не надо! Ты не сможешь…
Дик в ярости повернулся и замахнулся на маленького коренастого мужчину. Инстинктивно Колин Мак-Грегор отшатнулся и поднял кулаки, защищаясь. В этот момент «Единорог» накренился и Дик покатился вперед, ударившись челюстью о крепкие кулаки дяди.
Удар не был силен, но для чуть живого Дика и этого вполне хватило. Голова его запрокинулась, он отрывисто вздохнул и повалился без чувств.
Колин Мак-Грегор в оцепенении уставился на него, затем медленно, словно в задумчивости, повернулся к офицерам, сидевшим за длинным столом.
