– Может быть, сегодня. Смотря какие будут дороги.
– Хорошо бы он привез мне еще одного солдатика! – мечтательно протянул мальчик.
– Будь желания лошадьми... – негромко напомнила ему Мэри начало поговорки.
– ... тогда все нищие разъезжали бы верхом, – закончил мальчик.
Ему давно следовало понять, что не стоит тешить себя напрасными надеждами, подумала Мэри. Из своих многочисленных деловых поездок отец никогда не привозил сыну подарки. Игрушечного солдатика ему подарила сама Мэри.
Ей уже минуло двадцать пять лет, красота юности давно отцвела, из хорошенькой девушки она превратилась в миловидную женщину. Такой цвет лица, как у нее, был не в моде, да и сложение ее не пришлось бы по вкусу ценителям красоты, предпочитающим округлые формы. Блестящие темные кудри Мэри безжалостно зачесывала назад и прятала под кружевным чепцом.
Ее платье из коричневой саржи было лишено каких бы то ни было украшений и скрадывало очертания тела. Только синие глаза помогли бы ей снискать благоволение светского общества, попасть в которое, впрочем, она не стремилась. Мэри уже давно перестала мечтать об иной жизни. И, может быть, когда-нибудь...
Тут она решительно отмахнулась от воспоминаний и взялась за иглу. Если бы солнце зашло попозже, она сумела бы закончить работу уже сегодня. В отсутствие хозяина дома жизнь в нем текла гораздо более гладко. Мэри и ребенок довольствовались теплом камина и беседами, вспоминали об ушедшем лете. Никто ни к кому не предъявлял требований. Изнуряющее напряжение исчезало. Споры утихали.
Мэри вновь устремила взгляд на ребенка, склонившегося над игрушкой, и на миг зажмурилась, с ужасом ожидая возвращения хозяина. Казалось, никакими словами невозможно убедить этого человека, что его предложение неприемлемо. Мэри зябко поежилась и, хотя в комнате было тепло, плотнее закуталась в наброшенную на плечи шерстяную шаль. С ее губ сорвался вздох, и мальчик услышал его. Пухлые детские губы сложились в обаятельную улыбку.
– Что с тобой? – спросил он, пристально глядя на нее.
– Темнеет, у меня устали глаза. Мальчик потупился, водя пальцем по позолоте мундира солдатика.
– С тех пор как умерла мама, ты не любишь, когда он возвращается сюда, – произнес он.
Замечание ребенка застало Мэри врасплох, и она растерялась, не зная, что ответить.
– Ты ни в чем не виновата, – успокоил ее мальчик. – Иногда и мне не хочется, чтобы он возвращался.
Конечно, отец был слишком суров с ребенком, объясняя это тем, что возлагает на него большие надежды. Ее протесты обычно не помогали. Во время последнего наказания Мэри еле сдержалась, до крови прикусив язык, хотя мальчик не издал ни звука, съеживаясь от ударов трости.
– Не надо так говорить, – мягко упрекнула она, отложив вышивание и проведя ладонью по мягким, как шелк, волосам мальчика. – Он твой отец. И ты должен любить его. – Она понизила голос до шепота.
Малыш потупился, уставившись на игрушку, которую по-прежнему держал в руках. Худенькие плечи поникли, он молчал.
– Пожалуй, пора пить чай, – ласково произнесла Мэри. – Ты проголодался? – Она улыбнулась, и мальчик кивнул. – Вот и хорошо. Я тоже. По такому случаю мы сможем полакомиться сливками и лепешками.
Детские пальчики вновь прошлись по мундиру солдатика. Отблеск огня в камине играл на кудрях малыша, и они казались почти такими же золотистыми, как шевелюра гордого деревянного вояки.
Хозяин дома вернулся, когда уже совсем стемнело. Мэри заставила себя дождаться его, поддерживая огонь в камине.
Маркус Трейвик был преуспевающим торговцем – разумеется, по меркам того округа, где стоял его прочный кирпичный дом. Этот дом был выстроен по чертежам самого хозяина, не доверявшего выписанному из Лондона архитектору, потому его вид не доставлял никакого эстетического наслаждения, свидетельствуя об отсутствии вкуса.
Мэри сама отперла тяжелую дубовую дверь и впустила Маркуса в дом. Кроме нее, никто из слуг не жил в доме. Черную работу обычно выполнял седовласый солдат, потерявший на войне руку. Он был просто счастлив, получив это место.
Мэри подозревала, что Маркус нанял Боба Смитерса не из человеколюбия или патриотизма, а лишь потому, что увечье солдата в какой-то мере оправдывало жалкую плату, назначенную ему. Всю остальную работу по дому охотно и с благодарностью выполняла Мэри Уинтерс.
– Брр! Ну и холодно же нынче! – произнес Трейвик, стряхивая снег со шляпы на чисто вымытый пол прихожей. – В такую ночь хороший хозяин не выгонит из дому и собаку.
Мэри не ответила, помогая ему снять пальто и расправляя его на вешалке, чтобы просушить. За годы, проведенные в этом доме, она уже привыкла, что отвечать на замечания хозяина не обязательно. Торговец и не ждал ответа, и ничто не нарушало привычный порядок возвращения его домой. Потому Мэри молчала – из уважения к заведенному ритуалу.
Избавившись от верхней одежды, Трейвик прошел в гостиную, к желанному теплу камина. Стоя в дверях, Мэри наблюдала, как он вытянул загорелые руки над приветливым пламенем. Краснота обветренной кожи была заметна даже в полутемной комнате. Маркус Трейвик никогда не надевал перчаток и называл слюнтяями мужчин, которые носили их.
Мэри дождалась, когда Трейвик повернется к ней, и спросила:
– Вы позволите мне уйти, мистер Трейвик, или вам нужно что-нибудь еще?
Иногда вечерами он просил принести ломоть хлеба с сыром, в другой раз – стакан крепкого портвейна, графин которого хранился в буфете. Бывало, он просто отпускал ее, и в таких случаях Мэри с благодарностью стремилась улизнуть.
– Нет, Мэри, спасибо.
Она повернулась, чтобы уйти, но он вдруг заговорил вновь, и тугой бутон страха, который Мэри носила в себе последнее время, распустился, вызвав тошноту.
– Я хочу лишь услышать ответ на свой вопрос, который ты, должно быть, уже успела обдумать.
Мэри помедлила минуту, овладевая собой, прежде чем вновь повернуться лицом к мужчине, стоящему перед камином. Этот разговор возобновлялся на протяжении двух последних месяцев, и ее ответ оставался одним и тем же. Но Трейвик всегда делал вид, что ей необходимо время, чтобы как следует обдумать его предложение.
– Я не могу стать вашей женой, мистер Трейвик. Мне казалось, вы уже поняли это.
– Ты живешь в моем доме, Мэри. По округе уже ходят слухи.
– Сплетники рады любому поводу посудачить и послушать друг друга. Я живу в вашем доме уже больше шести лет, сэр. Я – гувернантка вашего сына.
– Это так, – подтвердил Маркус Трейвик, и его толстые губы насмешливо зашевелились. – И тем не менее, – не останавливаясь, продолжал он, словно не слыша ее возражений, – в этом же доме жила моя жена, пока не скончалась два месяца назад. Когда она была жива, повода для сплетен не находилось. Но теперь все изменилось – надеюсь, ты это понимаешь.
