После обеда Аннабелла, как правило, ложилась отдохнуть на своем диванчике. На сей раз она, воспользовавшись ситуацией, попросила у Уотфорд разрешения сходить в галерею за книжками, на что та ответила добродушным согласием. На глазах у девочки Фейл и Каргилл ставили огромные чаны с кипятком у дубовой двери, откуда их забирал Константин, чтобы утащить в таинственные глубины Старой усадьбы.
После шестого путешествия с чанами Фейл спросил у Константина:
– Ну, как, хватит?
– Хватит, – кивнул негр.
Когда слуги в зеленых ливреях и шелковых чулках возвратились в Дом, Константин подхватил два из оставшихся четырех чанов и, толкнув дверь задом, миновал ее, после чего хотел лягнуть ее каблуком – он всегда захлопывал дверь таким способом. Аннабелла ждала, что дверь, как всегда, беззвучно затворится, но этого не произошло. Соскочив с подоконника, девочка пробежала по галерее и оказалась у открытой двери. Она никогда прежде не видела ее открытой даже на треть, как сейчас. Дрожа от собственной дерзости, она просунула головку в щель. Перед ней раскинулся сказочный дворец. С потолка свисали бесчисленные хрустальные люстры – не четыре штуки, как в холле Дома, а восемь, нет, двенадцать, нет… Она сбилась со счета. Стена справа была очень красочной: ее до самого потолка покрывали огромные портреты в золоченых рамах. Ковер здесь был ярко-красный, а не выцветший, как в галерее.
За имевшиеся в ее распоряжении считанные секунды она рассмотрела спину Константина, а потом, в тот самый момент, когда слуга исчез из виду, до нее донесся отцовский смех. Смех был ласковый, счастливый. Отец всегда так смеялся, когда пребывал в хорошем настроении; видимо, с ним был кто-то из друзей, возможно, мистер Розиер. Отец уже знакомил ее с Розиером; если ей доведется увидеть его сегодня, она спросит, почему люди в его деревне голодают. Голодать не должен никто; если Розиер не может накормить своих людей, это сделает ее отец. Ведь сколько еды хранится в подвалах дома: многочисленные туши, свиные окорока, сотни яиц, многие галлоны молока! Она полагала, что причиной такого положения является исключительно отцовская неосведомленность. Как только он узнает, что рядом есть голодные, он их немедленно накормит. Отец так добр!
Она не заметила, как переступила порог; спохватилась лишь тогда, когда неподалеку раздались мягкие шаги Константина. Инстинкт приказал ей: «Прячься!» Аннабелла шмыгнула в ближайшую дверь. Она не затворила ее и увидела в щелку, как Константин забрал из галереи последние два чана. Потом она оглядела комнату, в которой очутилась. Ее ждало разочарование: вся мебель оказалась накрытой покрывалами от пыли. Зато стены и здесь были увешаны картинами; стена напротив огромного камина была ярко освещена солнцем, и люди на портретах показались Аннабелле живыми. Она медленно приблизилась к ним, задрала голову и разинула от удивления рот, что было вопиющим нарушением этикета. На одной из картин были изображены женщины и один мужчина; женщины были совсем не такими, к каким она привыкла, не говоря уже о мужчине: этого волосатого, страшноватого субъекта никак нельзя было назвать джентльменом, однако женщины вокруг него пили и плясали. На них не было одежды.
Никогда прежде она не видела иных частей человеческого тела, кроме лица, рук и ног. Даже собственного тела ей не доводилось видеть, потому что Уотфорд, сняв с нее платьице и верхнюю юбку, надевала ей на глаза повязку и только потом снимала остальное, а утром тоже надевала повязку, прежде чем снять ночную сорочку. Старая Элис показала Уотфорд, как это делается. Девочка уже не помнила, с какого возраста стала одеваться и раздеваться таким образом, но запомнила, как старуха давала урок новой няньке. Столь же сложно было обставлено купание. Часть ее естества протестовала против ослепления, предшествовавшего раздеванию перед омовениями, при пробуждении и отходе ко сну, однако она не осмеливалась возражать вслух, потому что такой бунт казался ей грехом – непонятно против чего. Пока что она не разобралась во всем этом толком. Чувство греха лежало на ней тяжелым грузом и пугало среди ночи, когда она, запуская порой руки под рубашку, проводила вдоль своего живота и трогала место, откуда растут ноги.
Как завороженная, она двинулась вдоль стены, пока не замерла перед картиной, на которой были изображены девочка, стоящая на коленях, и женщина, закатывающая рукава. Обе фигуры были на картине второстепенными, но внимание Аннабеллы оказалось приковано именно к ним, потому что она увидела в девочке себя, а закатывание рукавов расценила как готовящееся наказание за грехи. Девочку ждала порка – за то, наверное, что она, подобно Аннабелле, смотрела на женщину в центре картины. Женщина растянулась на белом ложе; у ее ног была изображена собачонка. На этой женщине тоже не было одежды, однако по ее облику нельзя было заключить, что она боится греха: напротив, она выглядела совершенно счастливой. Аннабелла подошла к картине вплотную и прочла на табличке: «Венера из Урбино». Кто такая Венера? Видимо, так зовут даму без одежды. А Тициан? Она двинулась дальше. Под другими картинами тоже значилось «Тициан», и она смекнула, что так звали человека, изобразившего всех этих дам. Видимо, он был великим грешником, подобно некоторым персонажам Библии.
Выйдя на середину комнаты, она осмотрелась. Здесь было не так просторно, как в гостиной Дома, однако почему-то приятнее, теплее, хотя стены вокруг окон и камина были сложены из грубого камня. Непонятно, почему накидки закрывают мебель, а не картины? Она полагала, что должно быть наоборот, и пребывала в недоумении.
Потом до нее снова долетел приглушенный отцовский смех, заставивший ее медленно двинуться обратно в холл. Здесь тоже висели картины, но на них были изображены сплошь люди в синих и красных мантиях, вросшие в кресла. Только на одной картине изображалась битва всадников, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что всадники преследуют дам, на сей раз одетых.
Она уже порядком продвинулась по холлу, когда вспомнила, что ей запрещено здесь находиться. Мать предостерегала ее: никогда не заходи за дубовую дверь! «Аннабелла, – говорила она, – тебе туда нельзя. Слушай меня: не смей заходить в папин дом никогда!» Девочка ответила: «Хорошо, мама. – Но смело добавила: – Но если папа сам меня туда приведет, то это не будет непослушанием?» Глядя в сторону, мать ответила: «Папа тебя туда не приведет. Тот дом принадлежит взрослым людям: папе и его друзьям. Он придерживается того же мнения, что и я: ему нежелательно, чтобы ты бывала в его личных покоях. И вообще, – сказал она напоследок, – разве тебе не хватает папы здесь?»
