В их отношениях не было гармонии – совсем – кроме того, что происходило между ними в тишине между простынями. Он часто хотел перенести эту гармонию на другие аспекты их жизни посредством разговора с ней после утоления страсти, когда они, возможно, были настроены друг на друга более доброжелательно, чем в любое другое время.
Но он так никогда и не решился это сделать. Он был не способен на разговор по душам. Всегда боялся говорить с Эстель, опасался, что не сможет выразить все, что скрывается внутри. Он предпочел отгородиться от нее вместо того, чтобы раскрыть душу и потерпеть поражение. Он всегда смертельно боялся того, что любовь к ней отразится на его лице. Лучше, чтобы она не знала об этом. Поэтому он давал выход свой любви только одним способом. Физическим.
Но он не должен был приходить сегодня вечером. События дня создали иллюзию близости между ними. И поэтому он пришел. И она приняла его с большей, чем обычно, страстью, которую он был способен в ней вызывать. В ней был и пыл, и почти нежность. Благодарность за то, что он сделал ради нее для маленького мальчика-трубочиста.
Он не должен был приходить. Что он будет делать без нее после того, как она уедет со своими родителями после Рождества?
Как он будет жить без нее?
Что подарить ей на Рождество? Это должно быть что-то очень особенное, что-то, что, возможно, сказало бы ей, поскольку он никогда не решится сделать это сам, что, несмотря ни на что, он заботится о ней.
Может быть, какие-нибудь драгоценности? Что-то, что поразит ее?
Он горько улыбнулся в темноту, когда Эстель во сне издала низкий звук и еще глубже зарылась в тепло его тела. Что-то напоминающее ей, что у нее богатый муж. Еще больше безделушек, которые можно терять и швырять с тем презрительным выражением, которое она мастерски изображала, когда он гневался на нее по каким-либо причинам.
Например, как в случае с этим кольцом. Алан посмотрел вверх на темный балдахин над головой. Вифлеемская звезда. Кольцо, которое сказало ему, как только он надел его на палец Эстель два года тому назад, что именно она является драгоценным камнем его жизни, звездой его жизни. Оно не было безделушкой. Или банальным символом богатства. Оно было символом его любви, больших надежд, которые он возлагал на этот брак.
Если бы только он мог заменить алмаз...
Куда она дела кольцо? Вероятнее всего бросила его в какой-нибудь ящик. Найти кольцо не составит никакого труда. Он подождет, когда она выйдет из спальни, а затем примется за поиск.
Он заменит алмаз для нее. Эстель отнеслась к его потере весьма легкомысленно. Действительно, оно ничего не значило для нее. Она сказала ему об этом просто во избежание будущего выговора, если бы он позднее обнаружил пропажу.
Ну конечно, если он сможет снова, в это Рождество, надеть отреставрированное кольцо ей на палец, начать все сначала с новой Вифлеемской звездой, потому что Рождество – всегда начало всех начал, даже спустя тысячу восемьсот лет после рождения Христа, – может, тогда оно хоть что-то будет значить для нее.
Возможно, она обрадуется. И, возможно, пройдут месяцы, когда она не сможет видеть его, горечь ссор исчезнет, она посмотрит на алмаз и поймет, что он вложил в подарок не только деньги, но и что-то большее.
Он повернул голову и с теплой нежностью поцеловал спящую жену повыше ушка. В нем всколыхнулось возбуждение, которое, несомненно, помешает ему уснуть.
Эстель была счастлива из-за Ники. Он вспомнил ее взгляд, которым она посмотрела на него, когда выходила из этой самой комнаты за миссис Эйнсфорд и ребенком. Светящийся и наполненный счастьем взгляд, полностью отданный ему. Он мечтал о таком взгляде еще до их свадьбы. До того, как узнал, что окажется не способным ловить на себе подобные взгляды, которые она с такой охотой дарила другим мужчинам. До того, как понял, что окажется совершенно неспособным к общению с ней.
Он будет наслаждаться воспоминаниями. И ребенок спасен от зверской жизни. Этот бедный маленький, похожий на скелет, малыш, вероятно, в эту минуту мирно спит крепким сном в другой части дома.
***
В этот самый момент прежний мальчик-трубочист, который, как, считал его новый хозяин, мирно посапывал в своей постельке, на самом деле, поджав ноги по-турецки сидел на полу комнаты в совсем другой части Лондона, на темном, грязном чердаке, скудно обставленным и завешанным тряпками, с валяющимися вокруг несвежими остатками пищи и пустыми кувшинами.
– Говорю тебе, Мэгс, – произнес он писклявым голоском, который, однако, не казался таким уж и жалостливым, каким был накануне в спальне графини, – я рисковал жизнью, придя сюда в этой одежде. – Он указал на белую рубашку и бриджи, явно дорогие и со всей очевидностью являвшиеся частью ливреи слуги богатого дома. – Но больше там не было во что вырядиться. Они сожгли все мои вещи.
Мэгс начал трястись от беззвучного смеха.
– Я едва тебя узнал, юный Ник, – сказал он. – Я всегда думал, что у тебя черные волосы.
Мальчик коснулся своих мягких светлых волос.
– Ты никогда не слыхивал о такой помывке, – сказал он с долей отвращения. – Я думал, она точно с меня сдерет кожу.
– Значит, ты больше не сможешь заниматься старыми делишками. – Мэгс прекратил смеяться так же беззвучно, как и начал.
– Нее. – Ники по старой привычке почесал голову. – Я подумал, что эта женщина – ангел небесный, не меньше. А он все стоял там и выспрашивал, не хочу ли я остаться в их хате. Конечно, я не мог ответить «нет». Я бы целый фартинг отдал, чтобы увидеть лицо старого Томаса. – Он хихикнул и в этот момент стал очень похож на ребенка, за которого его приняли граф и графиня Лайл. На самом деле, ему было почти одиннадцать лет.
– Это может быть к лучшему, – произнес Мэгс, задумчиво потирая руки. – Ты, юный Ник, можешь на досуге пройтись по дому и стянуть тут вилку, там драгоценную булавку. Может статься, они тебя в другие дома повезут, и ты сможешь и по ним прошвырнуться.
– Это почти не составит труда, – сказал Ники, потирая пальцем нос. В его голосе слышалось презрение. – Они самые настоящие лопухи, каких я когда-либо видел, Мэгс.
– Принес мне сегодня чего-нибудь? – спросил Мэгс.
Мальчик поменял позу и почесал зад.
– Нее, – ответил он после краткого раздумья. – Сегодня ничего, Мэгс. В следующий раз.
– Тогда и приходить не стоило, – буркнул Мэгс, посмотрев на мальчика сузившимися глазами.
– Просто хотел, чтоб ты знал, что появилась моя фея-крестная, – сказал тот, легко вскакивая на ноги. – Ты отдал моей ма деньги за те часы, что я принес тебе на прошлой неделе?
– Они немного стоили, – поспешно ответил Мэгс. – Но да, твоя ма получила деньги на продукты. – Он снова беззвучно рассмеялся. – А твоя сестра получила еду, чтобы расти. Еще два-три года, юный Ник, и твоя ма с вами двоими совсем разбогатеет.
