– Дейд уже покрывает Летти, а Большой Джем пускай обрабатывает новеньких. Далилу я ему не подложу. Это девушка со светлой кожей, с примесью хорошей человеческой крови, от такой и потомство должно быть светлокожим. Хорошо бы у нас переночевал какой-нибудь белый молодой человек! Мы бы предложили ему на ночь Далилу. Я не стану отдавать ее для покрытия, пока для нее не сыщется светлокожий партнер.
Маклин снова закачался в кресле, раздумывая и подсчитывая.
– Если Оливер продаст мне, скажем, пять негритянок по пятьсот долларов за голову, то я мог бы взять еще денежек под закладную. Молодняк пришелся бы нам очень кстати. Работорговцы дают за негров хорошие деньги. Так и сделаем! Какой смысл содержать негров без потомства? Мы здесь, в Элм Гроув, нищаем день ото дня. Надо было еще несколько лет назад продать кого-нибудь из работников и заполучить новых. Если мы будем сидеть сложа руки, то скоро останемся с одними стариками, которые повиснут у нас на шее бесполезным грузом.
Он кивнул, считая изреченное им неопровержимой истиной, и взглянул на жену. Та тоже кивнула. Заложить плантацию для того, чтобы подкупить новых негров, – такой ход казался обоим правильным, даже хитроумным.
– Ты только что говорил о Лукреции Борджиа и Джубо. Твое решение окончательное?
Прежде чем ответить, Маклин основательно поразмыслил.
– Мне не нравится, что ему придется спать на кухне с Лукрецией Борджиа: уж больно этот Джубо дик и вонюч! Но отпускать Лукрецию Борджиа ночевать в конюшню тоже не годится: не хватало, чтобы провоняла кухарка!
– Мистер Маклин, сэр! – подала голос Лукреция Борджиа.
– Чего тебе еще? – Дерзкая рабыня надоела хозяину.
– Сейчас тепло. Я дам Джубо мыло, и он вымоется в речке с ног до головы. После мытья от него не будет пахнуть. Я тоже моюсь в речке, и от меня, как вам известно, никогда не пахнет.
– Станет он мыться! – покачал головой хозяин.
– Станет, если я ему велю, – веско произнесла Лукреция Борджиа.
Маклин взглянул на нее и улыбнулся, да так широко, что под густыми усами показались зубы.
– А что, верно! Рано или поздно тебе все повинуются, Лукреция Борджиа. Пока у меня есть ты, на плантации можно обходиться без надсмотрщика.
– Снова пререкания! – вмешалась миссис Маклин, распахивая дверь и маня за собой Лукрецию Борджиа.
На кухне она огляделась, чтобы удостовериться, все ли в порядке, и зажгла вторую свечу. Потом отперла кладовую и отмерила нужное количество муки, сахара и соли; Лукреции Борджиа было велено вновь сходить в кладовую у ручья за топленым свиным жиром.
– У тебя остались дрожжи?
Кухарка кивнула.
– Тогда принимайся за тесто.
Миссис Маклин еще раз оглядела кухню, надеясь найти повод для критики, но так и не обнаружила ни малейшего изъяна и молча вышла.
Лукреция Борджиа во второй раз отправилась к роднику, на сей раз за свиным жиром.
– Хлеб! – фыркала она по пути. – Белый хлеб! Наверное, это все, что может переварить желудок бедного хозяина. Кукурузные лепешки куда сытнее хлеба. Дел невпроворот, а тут возись с этим хлебом, да и выпечка всегда с гулькин нос. Это тебе не кукурузные лепешки! Самая лучшая еда! Наешься лепешек – и вкалывай потом спокойно весь день. Глупости какие – хлеб!
Несмотря на кромешную темноту, она уверенно добралась до родника. На обратном пути хотела было заглянуть в конюшню, чтобы сообщить Джубо радостную весть, но потом решила, что хлеб – слишком хлопотное дело, нельзя больше откладывать замес теста. Ее устраивало, что ей в партнеры назначен Джубо: Джубо был во всех отношениях предпочтительнее Альберта. Ничего, мистер Маклин сам все скажет ему поутру. Ей предстояло провести на брошенной на пол циновке свою последнюю одинокую ночь. Дальнейшая перспектива выглядела вполне заманчиво.
Поцеловав Лукрецию Борджиа и проводив ее взглядом, Большой Джем раздвинул высокие стебли и огляделся, чтобы удостовериться, что за ним никто не подсматривает. Вокруг было тихо. Он покинул заросли и зашагал по той же тропинке, по которой только что пробежала Лукреция Борджиа. Однако, достигнув Большого дома, он в отличие от нее обогнул строение, миновал рощу орешника и, оставив за спиной аллею, оказался на дороге.
Дорога вела к Марисбургу, ближайшему к Элм Гроув селению. Большой Джем не боялся ночных путешествий и не избегал открытых шоссе. В окрестностях не было патрулей, поскольку местные плантаторы не отличались зажиточностью и пока что не могли себе позволить нанимать людей для ночного надзора за дорогами, тем более что бегство рабов было в этих местах редким исключением, поэтому содержание патрулей стало бы пустой тратой денег.
Луна освещала Большому Джему путь, и он бодро шагал вперед. При иных обстоятельствах он бы уступил Лукреции Борджиа, чуть-чуть передохнул и удовлетворил ее честь по чести, но его ждал десятимильный переход, наградой за который должна была стать целая ночь острого наслаждения.
Большой Джем бывал на плантации Раунд Три и раньше; собственно, на двадцать миль вокруг не осталось плантации, на которой он бы не успел побывать и где теперь не было бы как минимум одной негритянки, с нетерпением ждущей его возвращения. Он справедливо упрекал мистера Маклина за то, что тот вынуждает его совершать такие утомительные переходы. Всякий плантатор обязан был предоставить каждому своему негру хотя бы по одной устраивающей его негритянке. Выращивание молодняка было выгодным побочным занятием для любого крупного рабовладельца. Впрочем, Маклина никак нельзя было назвать крупным рабовладельцем. Плантация Элм Гроув больше не являлась богатой, превратилась в маленькую, отнюдь не процветала, захирела, и хозяин не пополнял поголовье рабов с тех самых пор, как вступил во владение ею. В итоге большинство его рабов-мужчин было старше годами его самого, а женщины-рабыни стали слишком старыми, чтобы производить на свет потомство или вызывать вожделение у молодца с выдающимися способностями, каковым по праву считал себя Большой Джем.
У Марисбурга он сошел с дороги и обогнул деревню полем. Позади осталась уже половина пути до Раунд Три, к тому же он намеревался явиться туда уже после полуночи, чтобы его не заметили остальные рабы. Эффи, его теперешняя пассия, и ее мамаша Аманда ждали его именно этой ночью. Он тихонько постучится в дверь, и это послужит сигналом, чтобы женщины бесшумно впустили его в хижину. Он не строил планов, как долго пробудет в гостях, но полагал, что не больше двух дней.
Большой Джем знал, что после возвращения будет подвергнут суровому наказанию, однако ни страх, ни последующая боль не могли остановить его, он был не в состоянии отказаться от удовольствия выйти в большой мир ради того, чтобы развеять монотонность существования в Элм Гроув. Это превратилось у него в стойкую привычку с двадцатилетнего возраста, и Маклин, неизменно гневаясь на него за отлучки, понимал, что имеет дело не с настоящим беглецом, и не помышлял о том, чтобы выжечь у него на щеке клеймо «R»,[2] указывающее на склонность к побегу.
