В свое время Дэвид ошибался, говоря, что, если убрать плющ, в доме будет больше света. Плющ оказался ни при чем: Амарилис, ее счастливый брак и ожидаемый ребенок — вот что изменило этот дом. О да, я завидовала! Не из-за мужа, это уже прошло: из-за ребенка!
Между тем за границей происходили очень важные события. Похоже, там готовились серьезные перемены. Больше не было слышно о победах Наполеона, зато постоянно о победах Веллингтона. Он был героем дня, и, когда мы узнали, что он с союзниками вступил в Париж и Наполеон был вынужден сдаться, мы решили, что войне пришел конец. Наполеон был сослан на Эльбу, а Францией вновь стал править король: на трон взошел Людовик XVIII.
Моя мать так отозвалась об этом:
— Все вернулось на круги своя. Французы могли избежать этих несчастий: ведь они, в конце концов, оказались в том же положении, в каком были до штурма Бастилии!
— Будем надеяться, что они поумнели! — заметил отец.
Но главной темой в доме было предстоящее рождение ребенка. Питер часто ездил в Лондон: там у него были важные дела. Он оставил идею покупки имения, заявив, что, видимо, не создан быть сквайром. Он вложил деньги в несколько процветающих компаний, и именно это заставляло его так часто посещать Лондон. Иногда Питер говорил о своих делах с моим отцом и Дэвидом. Дэвид, конечно, даже не делал вид, будто он разбирается в таких делах, а отец признавал, что с таким родом деятельности он сам никогда не сталкивался. Питер много рассказывал о своих связях с Ямайкой. Как я поняла, он занимался импортом сахара и рома но, поскольку даже мой отец ничего в этом не смыслил, трудно было ожидать, чтобы в них разобрались мы.
Но не это было главным. Питер был явно состоятельным человеком, и Амарилис была очень счастлива. К тому же он должен был стать отцом ребенка, рождения которого все ждали с радостью и нетерпением.
В конце апреля Амарилис, наконец, родила. В доме царила радость, хотя мой отец не преминул заметить: — Еще одна девочка! Когда же это семейство решит, наконец, произвести на свет мальчика?
Мать с упреком заметила ему, что в свое время он не питал такой неприязни к лицам противоположного пола.
Девочку окрестили Еленой. Я впервые увидела ее спустя несколько часов после рождения. Ребенок был морщинистым и походил на раздраженного старого джентльмена. Но шли дни, морщинки разглаживались, кожа приобретала бархатистость, а яркие голубые глазки с интересом начинали следить за нами. Вскоре все мы стали рабами Елены, а я с каждым днем все сильнее ощущала внутреннюю боль.
Я часто посещала их. Амарилис любила смотреть на меня с младенцем на руках, поскольку я делала это с удовольствием: мне казалось, что ребенок питает ко мне особые чувства. Но со временем Амарилис стала бросать на меня взгляды, полные жалости, и я чувствовала обиду на нее, а может быть, на жизнь? И тогда я спрашивала себя: а не следовало ли мне прислушаться к советам родителей?
Тогда я возвращалась домой к Эдварду, садилась возле его кровати и изо всех сил пыталась выглядеть счастливой. «Нет, — думала я, — я поступила правильно! Я совершила единственно правильный поступок! Я никогда не смогла бы чувствовать себя счастливой, если бы отвергла его после всего происшедшего с ним!» Но какими бы правильными ни были мои поступки, а жить так было трудно. Легко совершить акт самопожертвования раз в жизни, но когда это тянется годами — возможно, всю жизнь это уже совсем другое дело!
Я стала замечать, что Питер проводит больше времени в Лондоне, и задумалась: как к этому относится Амарилис? Однажды я решила спросить ее об этом. Она ответила:
— О, Питер очень занятой человек! У него много самых разных дел в Лондоне!
— Сахар и ром…
— Да, ведь он так хорошо разбирается в этом, поскольку вырос в тех местах, где их производят. Питер открыл еще несколько новых складов!
— И там он хранит свой товар?
— Полагаю, там.
— А ты когда-нибудь их видела?
— Я? Нет. Склады, по-моему, находятся в районе доков, туда он меня никогда не брал. Питер говорит, что это неподходящее место для посещений. Но вообще он доволен и считает, что дела идут все лучше!
— Он разговаривает с тобой о своих делах?
— Очень мало, но время от времени он дает мне деньги и говорит, что это — дивиденды!
— Свои деньги ты вложила в его предприятие?
— Конечно!
Выходя замуж, мы обе получили в приданое крупные суммы денег. Мои деньги были помещены в надежное предприятие, и больше к ним Эдвард не прикасался. Я получала с них небольшой доход.
— Все, что мне нужно делать, — это подписывать документы, которые мне приносят, — добавила Амарилис.
— Какие документы?
— Не знаю: бумаги насчет этих денег и всего прочего… Видишь ли, я являюсь держателем акций, а Питер всем этим управляет…
— Значит, все твое состояние вложено в его дело?
— Это семейное предприятие, только Питер делает всю работу!
— А ты даешь деньги?
— Дорогая моя Джессика, Питер не стал богачом, женившись на мне: он и так был богаче меня! Просто он уступил мне долю в своем деле! Сама я ничего не делаю, поскольку ничего в этом не понимаю! Да и в самом деле, Джессика, ну что я могу понимать в импорте рома и сахара, в распределении их между людьми, которые хотят купить товар?
— Думаю, ничего!
Амарилис сменила тему разговора, но я задумалась над сказанным. Питер использовал ее деньги для своих деловых проектов в Лондоне! Не для того ли он вообще женился на ней, чтобы завладеть ее деньгами?
Полагаю, на самом деле я просто пыталась найти объяснение тому, почему все-таки он отдал предпочтение ей. Я получила точно такое же приданое, и не было других причин тому, что Питер предпочел Амарилис, кроме одной: он нашел ее более привлекательной!
Это было естественно: Амарилис была милой, мягкой и очень красивой. Я же — ершистой, ставящей все под сомнение, и вдобавок тщеславной. У Питера были все основания предпочесть ее!
Конечно, с ней было проще. Если бы я участвовала в этих делах с ромом и сахаром, мне захотелось бы самой выяснить все подробности. Я должна была сама осмотреть склады, ознакомиться со счетами. Не то чтобы меня особенно интересовали деньги, просто мне было бы самой интересно разобраться в происходящем.
Да и вообще, к чему искать какие-то причины? Теперь это не имело никакого значения: Питер выбрал ее.
Мне следовало перестать думать о Питере. Истинной причиной моей зависти был ребенок. Именно его появление на свет заставило меня осознать, что в браке с Эдвардом о детях не было и речи.
В стране царствовала эйфория. Наполеон — этот тиран, пугавший нас нашествием чуть ли не всю жизнь, — находился в ссылке. Можно было думать о повседневных делах, не опасаясь, что наши планы может разрушить вражеское вторжение.
