— Но, Майра, какой кошмар! — воскликнула Энн. — Я должна немедленно найти Джона. Почему мне никто не сказал?
— А что ты могла бы сделать? — спросила Майра. В ее вопросе звучал практический здравый смысл. — И что ты можешь сделать теперь?
— Не знаю, — ответила Энн, — но чувствую, что мне надо было сказать.
Она поняла, что и Майра, и близнецы воспринимают трагедию матери Джона философски, с практической точки зрения, что, конечно, является неизбежным результатом их воспитания. Они привыкли слышать о больных и умирающих, и это для них почти ничего не значило, за исключением тех случаев, которые касались очень близких людей. Но реакция Энн объяснялась тем, что она знала — она никогда не любила свою свекровь. Было что-то зловещее в том, что кто-то, кого ты не любишь — почти ненавидишь, — умирает быстро и неожиданно. Каким-то странным образом Энн чувствовала себя почти ответственной за это. Она знала, что это всего лишь фантазия переутомленных нервов, но отправилась искать Джона с побелевшим лицом.
Как Чарлз и говорил, Джон был в библиотеке. Он приветливо встретил ее появление и поведал ей то, о чем уже рассказала Майра, причем говорил о матери спокойно, и Энн показалось, что в этом проявилось странное отсутствие эмоций.
«Только представить, что это мог быть папа», — подумала она и знала, что трудно было бы сдержать муку при мысли о том, что он терпеливо ждет неизбежной смерти. Лучше умереть, как умер он, чем такое. Жуткой казалась сама мысль, что человек ждет, ждет неизбежного.
Дверь за спиной Энн открылась, и она быстро повернулась к вошедшей старшей сестре.
— Извините, что меня так долго не было. Неожиданно приехал доктор. Я его не ждала раньше чем во второй половине дня, но теперь наконец ваша свекровь готова принять вас.
Она проворно провела Энн по холлу и по устланной толстым ковром лестнице на второй этаж. Это была больница, которая приобрела известность как последнее слово в отношении удобств и индивидуального подхода к пациентам, но Энн все же казалось, что в ней, как и в любой другой больнице, которые довелось видеть ей, царит атмосфера неуверенности. И любой, кто сюда попадает, ощущает себя не личностью, а всего лишь временным обитателем палаты, охваченный страхом, что больше не выйдет отсюда.
Сестра открыла дверь палаты.
— Ваша невестка, леди Мелтон, — сказала она ясным бодрым тоном, которым профессиональные сестры так часто говорят с пациентами.
Энн вошла следом за ней в палату.
Чистые сияющие стены, эркер с окнами, выходящими в сад, и везде цветы — Энн узнала их — из Галивера. Они отличались от простых, беспорядочных букетов в гостиной старшей сестры. Здесь были орхидеи, гвоздики, лилии и другие самые разные цветы из оранжереи. На столе рядом с кроватью стояли большие вазы с фруктами.
Леди Мелтон сидела прислонившись к подушкам, составлявшим ансамбль со светло-серым атласным покрывалом, отделанным старинным кружевом. На миг Энн подумалось, что смешно даже представить, что она может быть больной, потому что она выглядела такой же, как всегда. Седые волосы тщательно зачесаны наверх, бархатный домашний жакет глубокого пурпурного цвета, отделанный узкими полосами собольего меха, очень ей шел.
Леди Мелтон смотрела, как Энн идет через комнату к кровати, и, как всегда, под взглядом свекрови девушка чувствовала себя маленькой и незначительной. Сестра принесла стул, и Энн села.
— Ну вот, а теперь я оставлю вас вдвоем немножко посплетничать, — сказала сестра. — Прервите разговор, если почувствуете усталость, леди Мелтон, и позвоните, если вам что-нибудь понадобится. Звонок рядом с вашей подушкой.
— Спасибо. — Голос леди Мелтон был спокойным.
Дверь за сестрой закрылась, и женщины остались одни. Энн сделала усилие.
— Не знаю даже, как сказать вам, что я сожалею, — нервно сказала она. — Я собиралась написать, но Джон сказал, что вы больше не хотите писем.
— У меня их было достаточно, — ответила леди Мелтон, показывая на большую кипу конвертов, которая лежала на кровати около нее.
— Мне жаль, мне ужасно жаль, — повторила Энн несколько неубедительно.
— Благодарю вас, — ответила леди Мелтон, и Энн услышала в ее голосе странную ноту. После этих слов наступила пауза, заставившая Энн внутренне съежится от смущения. Потом ее свекровь сказала: — Я просила вас приехать сегодня утром и сказала Джону, что хочу вас видеть одну.
— Да, Джон передал мне ваше желание.
— Джон, наверное, сказал вам, что мне недолго осталось жить: это, может быть, три месяца, может быть, шесть, — продолжала леди Мелтон. — Все зависит от того, насколько быстро будет протекать процесс, но я настояла, чтобы мне говорили правду. Последний месяц или около того, по крайней мере, я буду под воздействием морфия и немного буду знать о том, как идут дела. — Она говорила без эмоций, как будто речь шла о каком-то третьем лице, к которому она не испытывала особого интереса.
— Мне жаль, — снова пробормотала Энн.
Это было все, что она могла сказать.
— Что я хотела спросить у вас, — продолжала леди Мелтон, — это следующее: не будете ли вы возражать, если я вернусь в Галивер? Я бы хотела, если это возможно, умереть там. И я бы хотела, чтобы вы были совершенно откровенны. Если вы думаете, что это расстроит вас или бросит печальную тень на ваше будущее, я останусь здесь.
— Но конечно же вы должны вернуться. — Энн была настолько поражена этой просьбой, что потеряла дар речи.
— Нет, вы не должны отвечать так, — сказала леди Мелтон. — Я бы хотела, чтобы вы обдумали свои слова. — Она улыбнулась, и Энн показалось, что эта улыбка была мягче и нежнее, чем любое другое выражение на ее лице. — Я прекрасно знаю, Энн, что была не очень добра к вам. Нет причин, чтобы вы считались со мной теперь.
— Но вы не должны так говорить, — быстро сказала Энн.
— Почему нет, если это правда? — спросила леди Мелтон. — Дитя мое, я была чем угодно в своей жизни, но я никогда не лицемерила и никогда не притворялась перед собой. Я знаю себя, и с тех пор, как я оказалась здесь, обдумывая все, что сказал мне доктор, я вижу многие вещи более четко и, возможно посмею сказать, более человечно. — Она посмотрела мимо Энн на огромную вазу с цветами, стоявшую на уродливой каминной полке и превратившую ее чуть ли не в чудо красоты. — Полагаю, для любого человека будет потрясением, если ему скажут, что он умирает, — мягко сказала она. — Мы все хотим жить, и все верим, что смерть где-то далеко впереди и нам не надо беспокоиться о ней. Но когда сталкиваешься с ней лицом к лицу, все перспективы меняются. Вещи обретают реальные пропорции — многие из них, которые казались жизненно важными, становятся очень мелкими и тривиальными.
