– Из этой деревенщины толку не будет! – заявила Сидлоу с выражением мрачного удовлетворения, после того как незадачливая горничная удалилась. – Я предупреждала миледи, что нечего брать в дом это деревенское чучело!
Кейт решила, что благоразумнее всего пропустить эти слова мимо ушей, и спросила Сидлоу, можно ли ей навестить тетю. Однако Сидлоу решительно воспротивилась этому, заявив, что доктор дал миледи выпить настойку опиума, и она сейчас спит.
– Она сказала мне, мисс, что чувствует себя так, будто ее вздернули на дыбу и вывернули все суставы, а она не из тех, кто любит жаловаться! Что же касается головной боли, то мне даже не надо было говорить, что голова у нее просто раскалывалась, я и сама догадалась об этом, глядя, как она мечется по подушке! И я ничем не смогла снять эту адскую боль – даже припарки к ногам не помогли! Поэтому мне пришлось послать за доктором Делаболем невзирая на то, что миледи противилась этому. Уж я-то знала, что у нее сильный жар!
В дверь снова постучали, Сидлоу самолично открыла ее и спросила:
– Ну, что тебе нужно?
Кейт, увидев, что за дверью стоит Пеннимор, холодно произнесла:
– Достаточно, Сидлоу, вы можете идти.
Сидлоу, побелев от гнева, повернулась к ней и стала глотать ртом воздух, словно рыба, вытащенная из воды. Не обращая на нее никакого внимания, Кейт мягко улыбнулась Пеннимору и спросила:
– Что случилось, Пеннимор?
Пеннимор был слишком хорошо воспитан, чтобы хотя бы выражением глаз выдать свое торжество. Он вел себя так, словно Сидлоу не существует, и, когда она, ворча, покидала комнату, он даже бровью не повел. Ровным, спокойным голосом он произнес:
– Меня послал сэр Тимоти, мисс, чтобы попросить вас оказать ему честь, отобедав с ним. В его комнате, мисс.
– Как это мило с его стороны! – воскликнула Кейт. Ей вовсе не улыбалось провести весь вечер в компании с Торкилом и доктором, и она произнесла эти слова с искренней благодарностью. – Прошу вас, скажите сэру Тимоти, что я ему очень признательна за приглашение и сейчас же приду к нему!
Пеннимор поклонился:
– Обед для сэра Тимоти будет подан немедленно, мисс. Мы немного запоздали сегодня из-за неожиданной болезни ее светлости. Некоторые слуги, как это ни прискорбно, позабыли о своих обязанностях!
– Да, мне уже дали это понять, – ответила Кейт, и глаза ее лукаво сверкнули.
На лице Пеннимора внезапно промелькнула гримаса отвращения.
– Да, мисс. К несчастью, у миссис Торн очень слабые нервы. Прислуга, конечно же, всегда берет пример с экономки, и если та впадает в панику, то трудно винить подчиненных в том, что они совершенно потеряли голову. А повар, как это всегда бывает, иностранец, а с иностранца и взятки гладки, – добавил он, но не возмущенным, а скорее снисходительным тоном. Произнеся эту тираду, Пеннимор слегка поклонился и ушел.
Кейт, приехав в Стейплвуд, очень быстро поняла, что старшие слуги разделились на два лагеря – один сохранял преданность сэру Тимоти, в другом же собрались приверженцы леди Брум. Пеннимор и Тенби, камердинер сэра Тимоти, возглавили первый лагерь, в который, помимо них, входили еще два лакея, кучер и главный конюх; Сидлоу же и миссис Торн, прибывшие в Стейплвуд вместе со своей хозяйкой, были горячими приверженками леди Брум. Уолли, подумала Кейт, был, вне всякого сомнения, тоже из этого лагеря, как, по-видимому, и Баджер. Слуги, возглавлявшие два лагеря, жили в постоянной вражде, и хотя они скрывали взаимную неприязнь под личиной утонченной вежливости, их вражда от этого не становилась слабее. Кейт, уязвленная высокомерием Сидлоу, не могла удержаться от смешка, представив себе, как бесится Сидлоу после того, как она столь бесцеремонно выставила ее из комнаты за ее бестактность в отношении Пеннимора. Но тут же Кейт стала ругать себя за то, что была столь жестока с Сидлоу, ведь та искренне любила миледи и не находила себе места от беспокойства.
Выйдя из комнаты, Кейт обнаружила, что Сидлоу ждет ее в галерее. Тело Сидлоу было напряжено до предела; она сделала несколько шагов навстречу Кейт и произнесла ледяным голосом:
– Боюсь, мисс Кейт, что я, не спросив у вас разрешения, взяла на себя смелость открыть дверь Пеннимору, чем вызвала ваше недовольство. Надеюсь, вы будете так добры, что простите меня за это!
– Конечно же прощу, – ответила Кейт, и на лице ее промелькнула улыбка. – Ведь вы очень беспокоитесь о ее светлости, правда? Обещаю вам забыть об этом случае! Но, умоляю вас, не впадайте в отчаяние. Поверьте, моя тетя уже завтра будет себя чувствовать гораздо лучше. Я болела гриппом всего один раз в жизни, когда мне было десять лет, и, помнится, в первые сутки мне было так плохо, что я сказала няне, что умираю!
Сидлоу немного расслабилась и даже позволила себе хихикнуть, но, услышав то, что сказала дальше Кейт, она вновь напряглась. А сказала Кейт следующее:
– Надеюсь, вы, не задумываясь, обратитесь ко мне, если вам захочется немного отдохнуть, – я очень хочу быть полезной своей тетушке и с удовольствием посижу у ее постели, пока вы будете отдыхать.
– Благодарю вас, мисс, – ледяным голосом произнесла Сидлоу. – Но я не думаю, что у меня возникнет нужда в вашей помощи.
Кейт предполагала, что предложение будет отвергнуто, поэтому не стала настаивать, а только кивнула и начала спускаться вниз по лестнице.
Кейт никогда раньше не бывала в восточном крыле, но когда она миновала дверь, отделившую его от Большого зала, и Тенби проводил ее в салон, известный как хозяйская комната, она сразу поняла, что сэр Тимоти, предоставив жене распоряжаться остальной частью дома, по-видимому, запретил ей касаться убранства его собственных апартаментов. Комната была не то чтобы запущенна, но перегружена мебелью, как будто сэр Тимоти втиснул в нее все любимые вещи, нимало не заботясь о правильном их размещении, столь любезном сердцу леди Брум. Когда Тенби ввел Кейт в комнату, сэр Тимоти восседал в старомодном кресле-качалке, разговаривая с доктором Делаболем. При виде гостьи он поднялся и шагнул ей навстречу. Заметив ее оценивающий взгляд, он негромко спросил:
– Больше похоже на родной дом, а, Кейт?
Она рассмеялась:
– Вы правы, сэр! Добрый вечер, доктор Делаболь! Я слышала от Сидлоу, что тетя заразилась инфлюэнцей, которая появилась в округе, и чувствует себя очень плохо. Я надеюсь, ее недомогание не надолго?
– О нет, нет! – уверил он. – Но это, знаете ли, серьезная болезнь, очень серьезная! Весьма вероятно, она сляжет, и мы должны изо всех сил постараться уговорить ее не перетруждать себя: она обязана смириться с необходимостью провести в постели по меньшей мере неделю. Насколько я знаю ее светлость, это будет совсем непросто! – Он засмеялся. – Вы можете не поверить, но, когда я вывел ее из обморочного состояния, она немедленно попыталась вскочить на ноги и убеждала меня, что ничего страшного не произошло! А когда наша добрая Сидлоу сказала ей, что у нее был обморок, она фыркнула, добавив: «Чушь! Я никогда не падаю в обморок!» Однако, поскольку она обнаружила, что не в состоянии держаться на ногах, нам было дозволено отвести ее в спальню и уложить в постель. Большая удача, что удалось уговорить ее лечь, несмотря на то, что она не верит в свой обморок! Я как раз рассказывал сэру Тимоти, что я дал ей успокоительное средство, и она сейчас спит. Я еще раз зайду к ней вечером, но думаю, она проспит несколько часов. Да и Сидлоу будет находиться при ней: у нее, вы знаете, в спальне миледи есть раскладная кровать. На Сидлоу вполне можно положиться.
