губы. В этом поцелуе не было страсти, — только драгоценный дар и торжественный зарок.
Именно в этот момент их и увидел Том Поули, который доставил письмо от герцога Уэйкфилда.
Феба стояла в конюшне и прислушивалась, как Джиневра тихо жевала отруби, а Ласточка, причмокивая, сосала материнское молоко. В конюшне было тепло и тихо, а лошадиный дух всегда действовал на Фебу успокаивающе.
Тишину конюшни нарушил знакомый лай — это к ней, тяжело дыша, примчался Тоби, и чьи-то шаги вторили цоканью собачьих когтей. Феба опустила руку, и тут же влажный шершавый язык облизал ее пальцы.
— Тебе обязательно возвращаться? — раздался тихий голос Агнес, и Феба почувствовала, как прижимается к ней детское тельце.
Тоби плюхнулся на пол, навалившись на ее ногу с другой стороны. Некоторое время они молчали, только слышно было, как Ласточка неуверенно бегает по своему стойлу.
— Я живу в Лондоне, — сказала наконец Феба, и как ни старалась, прозвучало это уныло и безнадежно.
Как хорошо было там, на пустоши! Она чувствовала себя свободной, как никогда, а потом Тревельон поцеловал ее и сказал, что любит. Ей казалось, что блаженству не будет предела…
Это был счастливейший момент ее жизни.
Она всерьез подумывала, не предложить ли Джеймсу остаться, вопреки полученному письму. Конечно, оно было от брата, но послал-то он его через Алфа, таинственного шпиона Тревельона в трущобах Сент-Джайлза. Похоже, он хранил их местонахождение в тайне, и Максимус до сих пор не знал, где они. Невольно Феба даже посочувствовала брату: как обидно, должно быть, ему полагаться на оборванца из трущоб для того, чтобы сообщаться с родной сестрой!
Если они останутся, Максимус вряд ли ее отыщет…
Вот только она сама понимала, что это трусость. Феба любила брата — искренне любила, — и стала бы тосковать по нему и прочим родственникам, зная, что никогда не увидит их вновь. Кроме того, ей было невыносимо думать, что семья сходит с ума от тревоги за нее.
Значит, нужно просто вернуться в Лондон, к прошлой жизни, но можно ли добровольно вернуться в клетку, если дверь была однажды открыта?
— Ты могла бы жить здесь, — сказала Агнес. — У нас полно комнат.
Феба положила руки на дверь стойла и уронила на них голову.
— Как бы мне этого хотелось!
— Тогда оставайся. Дом огромный — в половину комнат мы даже не заходим! Дед сказал, что ты не можешь выйти за дядю Джеймса. Но если все-таки выйдешь, вы станете мужем и женой и сможете оба жить здесь. Когда вы с дядей Джеймсом приехали, стало лучше.
Феба грустно улыбнулась — в голосе девочки было столько надежды!
— Если мы все постоянно будем жить вместе, в доме станет слишком шумно: кому это понравится.
— До того, как вы приехали, у нас стояла просто мертвая тишина, — рассудительно заметила Агнес. — А сейчас, если кому-то не понравится шум, за ужином мы могли бы затыкать ватой уши.
Феба устало рассмеялась.
— Я была бы рада остаться, но ты же видишь — решаю не я. Брат хочет, чтобы я вернулась в Лондон, а наш мир так уж устроен, что право решать принадлежит джентльменам.
— И очень глупо! — провозгласила Агнес.
— Согласна, — сказала Феба. — Он, конечно, может приказать мне вернуться, но, наверное, я в любом случае должна это сделать, ведь у меня там друзья, семья.
— Правда? — Казалось, Агнес удивило, что у Фебы есть другая жизнь, за пределами Корнуолла.
— Да. У меня двое маленьких племянников, и мне, конечно же, хочется их увидеть.
— А не могли бы они… не могли бы они навещать тебя здесь, как ты думаешь? — с надеждой в голосе спросила Агнес. — Я люблю малышей, и мы могли бы показать им лошадок.
Феба грустно улыбнулась.
— Для малышей это слишком долгое путешествие, дорогая.
— Но ты ведь будешь приезжать к нам в гости? — наконец сдалась Агнес.
— Не знаю, — едва ли не с отчаянием в голосе сказала Феба, заметив, что рядом кто-то подозрительно шмыгает носом.
— О-о, — прошептала Агнес. — Ласточка подошла к самой двери!
Феба медленно протянула руку, и в следующее мгновение мягкий бархатный нос коснулся ее пальцев, обдав теплом. Она боялась шелохнуться, чтобы не напугать жеребенка, и с трудом сдерживала слезы — ей так хотелось остаться в Корнуолле навсегда.
— Его светлость пишет, что похититель признался и благополучно заключен в Ньюгейтскую тюрьму в ожидании суда, — сообщил Тревельон, опираясь на трость. — И просит меня как можно скорее вернуться с леди Фебой в Лондон. Мы выезжаем немедленно.
Отец стоял возле окна, старательно изображая, что любуется видом, который ему открылся.
— Итак, ты намерен ее вернуть.
— Там ее дом, — безжизненным тоном ответил Тревельон.
Топор опустился так неожиданно, и удар был страшен — к нему следовало бы подготовиться заранее. В конце концов, он же знал, что Уэйкфилд поймает похитителя — рано или поздно, и что Фебу придется вернуть в родную семью, тоже знал.
Только вот безумно жаль, что этот день наступил так скоро!
— А ты? — Мистер Тревельон не обернулся, только застыл, прямой как палка. — Твой дом тоже в Лондоне?
— Хочешь спросить, собираюсь ли я там остаться? — осторожно поинтересовался Джеймс.
Вопрос отца застал его врасплох. В последнее время он не думал ни о чем, кроме их с Фебой будущего, а подумать, разумеется, следовало бы; что, если придется жить дальше без нее? Да и в любом случае ему нужна работа.
— Ты мог бы остаться, — предложил отец. — Теперь Фэйр больше тебя не станет преследовать, чтобы засадить в тюрьму, ведь нет необходимости подаваться в бега.
Джеймс ждал, затаив дыхание, но больше отец ничего не добавил.
— Не очень-то похоже на приглашение.
Старик наконец соизволил обернуться.
— Вот, значит, что тебе нужно, Джейми? Приглашение, чтобы вернуться домой?
Тревельон посмотрел отцу в глаза.
— Почему бы и нет?
Отец отвел глаза, сурово сжав губы на изборожденном морщинами лице, потом выдавил:
— Я никогда не винил тебя, Джейми. Знаю: когда это произошло, я накричал на тебя и наговорил всякого, но то был гнев, растерянность, страх.
Джеймс опустил взгляд: неужели? Может, у старика плохо с памятью?
Отец с глубоким вздохом опустился на стул.
— В своей жизни мы совершаем немало ошибок: какие-то незначительные и остаются без особых последствий, зато другие меняют ход всей жизни. Главное — научиться оставлять их в прошлом и идти дальше. Ведь если застрянешь в том, чего уже не изменить, ты конченый человек.
Тревельон усмехнулся уголком рта.
— Кажется, только дожив до седых волос, ты поумнел. Правда, па?
— Что есть, то есть, — ответил с
