— Твой друг Габриэль, он ведь знал о графе?
— Габриэль знал. — Майкл брызнул шоколадом ей на живот, до самого пупка.
«Все знали, кроме меня», — подумала Энн и опять разозлилась. Может быть, даже служанка, которая в ателье мадам Рене помогала ей с корсетом.
— Не двигайся, Энн. — Голос Майкла стал нарочито спокойным, словно они оба балансировали на краю пропасти.
— Что ты собираешься делать? — Женщина не хотела демонстрировать ни страха, ни желания.
— Предаваться воспоминаниям.
— С меня довольно воспоминаний!
Майкл приковал ее взглядом, и в его глазах отразились ее боль, ее желание, ее память. Шершавые пальцы продолжали размазывать по ее животу расплавленный шоколад.
— Он стал питаться вместе со мной во время завтрака, во время обеда, во время ужина. — Густые ресницы скрывали его глаза, на впалые щеки легли глубокие тени. Энн подняла голову и следила за его пальцами. Чувственная кожа покрывалась мурашками удовольствия. — Дядя подмечал, что я особенно любил из еды, и приносил, когда я находился в постели. — Средний палец Майкла нырнул в се пупок. — Я обожал на завтрак кедгери. И он приволок мне миску живого от личинок риса. Мне нравились макароны, — Он размазал шоколад ниже пупка вплоть до волос на лобке. — И я получил извивавшуюся в соусе лапшу. При этом дядя каждый раз напоминал мне, что благодаря моей неосторожности черви едят мою мать. И добавлял: если я их не проглочу, то присоединюсь к матери и буду медленно сожран заживо. Черви заползут ко мне в волосы, в нос, в уши. И я ел все, что он приносил, потому что не так боялся есть, как быть съеденным.
Энн внутренне содрогнулась.
— Раздвинь ноги, — услышала она приказ и посмотрела в его безжизненные глаза.
— Это ничего не изменит.
— Не изменит, но наутро ты перестанешь думать о червях.
Энн раздвинула ноги и закрыла глаза, когда Майкл принялся наносить шоколад на клитор.
Палящий жар и шершавая кожа! Шоколад покрыл клитор, потом половые губы и еще раз клитор толстым слоем.
Энн изогнулась под его пальцами. И рухнула на кровать, когда они покинули ее. Она испытывала мучительную жажду — но не шоколада и даже не пальцев. Стараясь держать себя в руках, она вцепилась пальцами в простыню и вдавила голову в матрас. Открыла глаза и похолодела; Майкл стоял над ней с подушкой в руках.
Он мог убить ее так же легко, как и граф.
Заслонив свет, Майкл перегнулся через нее и схватил подушку с другой стороны постели. Распрямился, и потоки света снова хлынули ей в глаза.
— Подними бедра.
— Зачем? — Энн боялась умереть, но и не осмеливалась жить.
«Да, лорд Грэнвилл, это так, я в самом деле боюсь», — думала она.
— Чтобы я мог подхватить тебя под ягодицы.
И тогда ничто не скроет ни обнаженности ее тела, ни вожделения немолодой женщины.
— А что произойдет, когда я подниму? — Энн пыталась сдержать участившееся дыхание.
— Ты наняла меня, зная мою способность ублажать женщин. — Грудь Майкла вздымалась и опускалась столь же часто, как и ее. — Так что поднимай бедра. Уверяю тебя, ты получишь удовольствие. Завтра, если угодно, разорви договор, я возражать не стану. А сегодня ты мне нужна, Энн. Ты никогда не сознавала, что нужна мне так же, как я тебе.
Энн подняла бедра. Корка шоколада на груди и животе потрескалась. Холодный воздух коснулся ее ягодиц, а потом не менее холодная ткань простыни. Никогда еще Энн не чувствовала себя такой беззащитной. Даже в первую ночь, лаже после того, как ее опоил граф.
Она ощутила себя запеленутой в съедобное мумией. И во все глаза смотрела, как Майкл снова потянулся к подносу и взял банан. По его обнаженным рукам скользили тени и всполохи света. Он наполовину очистил фрукт и обмакнул в шоколад.
Энн не хватало воздуха.
— Ты же не собираешься?.. — Ее голос осекся. Энн живо представила, как он в белой полотняной рубашке и брюках лежит меж ее обнаженных ног. И очень захотела, чтобы он ее полизал, попробовал языком. Холодок внизу живота подсказал ей, что ждать осталось недолго. — Бананы ты тоже любил? — спросила она, не в силах унять хрипоту в голосе.
— Да.
Граф уничтожил в нем все привязанности и пристрастия.
Майкл сел на кровать и осторожно раздвинул складки на ее губах. Сердце Энн подпрыгнуло к самому горлу. От возмущения против того, что сделал с ними старик, она инстинктивно напрягла мышцы. От возмущения собственной испорченностью, приведшей ее в объятия Майкла, который не совершил ничего дурного — просто остался сиротой.
— Не сопротивляйся, Энн. — Майкл встретился с ней глазами. — Я понимаю, тебе больно внутри. Я чувствую твою боль, но сейчас в тебе горит желание. Ты хочешь быть наполненной, и это естественно для женского тела. Позволь мне наполнить тебя, дать новые воспоминания.
Медленно, но решительно он ввел ей банан внутрь. И не сводил с нее взгляда, пока фрукт не оказался достаточно глубоко и ее мышцы не охватили его плотным кольцом.
Пронзенная до самых глубин существа, Энн молча смотрела на Майкла. Наконец она осознала разницу между проникновением и обладанием. Майкл прикрыл глаза и обвел пальцем выступающую часть банана. Она задрожала.
— К концу года я был способен проглотить очень немногие вещи: хлеб, сырые овощи, яблоки, груши и еще кое-какие фрукты, но только не мясистые и не кашеобразные. Я голодал, но был нужен графу живым, и он не экспериментировал с продуктами, которые я еще переносил. Мне казалось, что худшее позади. Но однажды вечером они с Фрэнком явились ко мне в спальню, и дядя объявил, что приготовил для меня на чердаке сюрприз. Но не сказал, что это такое. Я решил, что в гробу моя мать. Ты ведь тоже об этом подумала. Представляю, что ты почувствовала, когда над тобой закрыли крышку, сам был в твоем положении. Наутро, пока слуги еще не поднялись, за мной приходил Фрэнк, вытаскивал наружу, и я, словно ничего не случилось, проводил очередной день — читал книги, которые дядя считал необходимыми для моего образования. И все думали, что он святой человек: ценой собственного здоровья спас племянника, а теперь одевал его, кормил и учил. А я в ожидании предстоящей ночи целый день дрожал от страха.
Майкл ритмично двигал банан, усиливая чувство наполненности и разжигая аппетит.
— Вначале я пытался рассказывать о своем положении слугам, но мне никто не поверил. Когда дядя узнал об этом… больше мне не приходило в голову распускать язык. Я думал, что сойду с ума. И наверное, потому у меня хватило сил решиться: однажды вечером перед приходом Фрэнка выбрался в окно и перемахнул через каменную ограду — тогда на ней еще не было пик. Потом пробрался на грузовое судно, которое шло в Кале.
