– Почему ты заговорил об этом, – перебила она его живо. – Кем ты был до того, как пришел в Мандару, не имеет для меня значения. Важно то, что ты делаешь в этой постели.
– Для многих женщин имело значение, что я делал. И это наполняло их ужасом. – Он улыбнулся:
– А других – вожделением. Не так много женщин могут похвастаться, что имели связь с ангелом смерти. Когда ты в первый раз пришла ко мне в постель, я подумал, что, возможно, ты относишься к последнему типу женщин. И должен признаться, что разочарован, так как зря восхищался твоей храбростью.
– Так вот почему ты принял меня?
– Я всего лишь мужчина, а ты очень красива.
– Совсем не красива. У меня лошадиное лицо и высокая мужская фигура.
– Если сила и храбрость имеют воплощение в определенной форме, то нет никого более красивого на земле, чем ты, Катерина.
Она почувствовала себя неловко из-за его неожиданной серьезности:
– Меня привлекают к тебе не такие низменные чувства, как тех женщин. Ты умный, властный и ты восхищаешься мной – именно это вызывает во мне желание. Вот почему я прихожу к тебе. И ни по какой другой причине.
– Есть еще одна.
Она нахмурилась, недоумевая:
– Какая?
– Таким образом я перестаю представлять угрозу для тебя и для Мандары.
Внезапно она наклонилась и прижалась к его лбу:
– Да, почему-то с тобой я чувствую себя в безопасности, как ни с одним другим мужчиной, Лоренцо. Интересно, почему?
– Меня это удивляет еще больше. То, что ты без колебаний доверилась мне. Ни один человек не чувствовал себя в безопасности рядом со мной уже тогда, когда я был подростком.
– Придвинься поближе, я замерзла. – Она взяла кубок из его рук и поставила на пол. – Давай снова ляжем в постель.
Она свернулась калачиком спиной к нему и, глядя в огонь, мерцающий в камине, спросила:
– Сколько тебе было лет тогда?
– Когда я стал ангелом смерти? Одиннадцать. Но мне бы не удалось достичь такого высокого мастерства, если бы я не посвятил многие годы упорным занятиям. Сначала я был довольно неуклюжим.
– Меня не интересуют приемы твоего мастерства, – нетерпеливо перебила она. – Меня интересует, почему ты выбрал такое занятие?
– Жадность.
– Не верю.
– Но это правда. Впрочем, за исключением самого первого случая.
– И кто был этим первым?
– Вито Мартинадо. Но не вздумай спрашивать имена тех, кого я убил впоследствии, я все равно их не помню.
– А кто был этот Вито Мартинадо?
– Капитан торгового судна, очень неприятный человек. Он отдавал предпочтение молоденьким мальчикам. Поймав меня в доке, этот подонок затащил в свою комнату в гостинице и держал там неделю или около того.
– Для чего?
– Разве ты не понимаешь? Для того же, для чего и другие перед этим хватали меня. Когда мальчишка остается один на улицах Неаполя – он сразу становится добычей этих омерзительных типов. Если повезет, то тебя накормят и даже приоденут, пока не найдут другого мальчика для забавы.
Его бесстрастный тон задел Катерину сильнее, чем если бы в нем слышался гнев или мука. Она почувствовала, как ее горло перехватило, словно от боли.
– Этот бравый капитан, как и наш приятель Дамари, был садист. Ему нравилось истязать меня.
– И ты не мог убежать?
– Он держал дверь комнаты на запоре, потому что понял, какую необыкновенную ценность я для него представляю. – Рука Лоренцо очень нежно начала гладить ее шею. – У тебя восхитительная шея. Длинная и грациозная…
– И ты убил его, чтобы вырваться на свободу?
– Его судно направлялось в Бомбей, и он решил взять меня с собой в это путешествие. Меня это решение по многим причинам совершенно не устраивало. Я отказался. Мы начали драться. Я схватил нож и вонзил ему в сердце. – Он поцеловал ее за ухом:
– Твои волосы пахнут цветами.
– Только сегодня я вымыла их. И тебя не наказали за это?
– В Неаполе? Убийство – самое обычное дело на улицах этого великолепного города. – Он втянул в себя воздух:
– Лаванда?
– Да, – она с трудом сглотнула. – А что ты делал потом?
– К сожалению, у меня выработалось необыкновенное отвращение к прикосновениям чужого тела за то время, пока я у него находился, но есть-то надо было. И я решил, что поскольку все равно загубил свою бессмертную душу и все равно попаду в ад, то надо как-то использовать это получше. Убийство было к тому же самым прибыльным занятием в Неаполе. Меня посвятили в секреты мастерства: мое дело требовало знания и образования. – Его пальцы двигались по ее подбородку. – У лаванды очень хороший запах, но мне кажется, что тебе больше подошли бы духи из Аравии: в них есть экзотика и зрелость… – Он замолчал. – Слезы?
– Дымоход очень плохо почистили. И дым ест глаза…
Его пальцы с нежностью прошлись по ее щеке:
– Да, должно быть, так. Ты не настолько чувствительна, чтобы лить слезы по такому негодяю, как я.
– Не настолько.
– И я надеюсь, тебе не придет в голову испытывать сочувствие к мальчику, который умер много лет назад.
– Нет. – Она помолчала немного. – Но умер ли он, Лоренцо?
– Да, жизненный опыт не дается даром. Спроси Санчию. Она прошла в Солинари через то же пламя, что и я. Но она сумела возродиться. Я нет. Должно быть, я слишком приземлен и не могу восстать как феникс из пепла. Пламя опалило мою душу и оставило там выжженную пустыню. И с каждым годом эта пустота все больше и больше разрасталась так, что я даже удивлялся тому, как люди еще видят меня – превратившегося в ничто.
Его пальцы осторожно коснулись ее влажных ресниц:
– Ты тоже страдала слишком много, Катерина, и ты понимаешь, что, как бы мы ни старались, нам никогда не удастся заполнить эту пустоту.
Было ли это предупреждение или мольба о понимании? Катерина не осмеливалась взглянуть в глаза Лоренцо, боясь, что он прочтет в них то, что ей хотелось скрыть.
– Да, я понимаю. – Еще одна слеза медленно скатилась по ее щеке:
– Как я тебе уже говорила, это всего лишь дым…
Лион вернулся в Мандару спустя семь дней.
Санчия сидела на балконе, наслаждаясь послеобеденным солнцем, когда увидела Таброна, медленно направлявшегося по извилистым улицам к ее двору. Она перевела взгляд с лошади на хозяина и ощутила такой прилив чувств, что у нее закружилась голова. Это нельзя было назвать радостью. Боже милосердный, нет, это была не просто радость. Это безмерная тяжесть свалилась с ее души – Каприно не причинил вреда Лиону.
Как будто почувствовав на себе ее взгляд, Лион вскинул голову и придержал Таброна. По его лицу довольно долго нельзя было угадать, что он чувствует.
