Она воспрянула духом, думая о том, что ей предстоят такие же встречи и беседы с королем, какие происходили у нее с покойным мужем. Если бы только ее муж был жив, как радовался бы он тому, что король проявляет к ней дружеские чувства! Он поддерживал дружбу со своими сестрами, потому что они пользовались доверием короля.
Возможно ли, чтобы она, Мария Жозефина, обсуждала с королем вопросы государственной политики? Если да, то она никогда не забудет своего мужа. Ей казалось, что сейчас она ощущает его присутствие рядом с собой. И он убеждает ее принять дружбу короля, стать его утешительницей, заслужить его уважение. Это означало бы, что она станет продолжательницей дел своего мужа.
Герцог де Шуазель посмел быть дерзким с ее мужем совсем недавно, когда преследовали бедных иезуитов. Так вот — она будет
старательно, настойчиво делать то, что делал покойный дофин. Она будет делать все, что делал он, так, как будто он жив. Но что делал бы он, если бы остался жив и пришел к власти?
В то время вся Франция была взбудоражена годами тянувшимся делом Каласа, делом, вызвавшим негодование Вольтера, который из своего убежища в Ферне метал громы и молнии, обличая религиозную нетерпимость.
В правление эпикурейца Людовика Пятнадцатого в Париже и на севере Франции протестантов почти не замечали, зато на юге, вдали от культурного центра страны, их преследование продолжалось полним ходом. Здесь протестантов подвергали пыткам и даже казням.
Протестантская семья Каласов стала широко известной несколько лет назад. Глава этой семьи мсье Калас был преуспевающим торговцем из Тулузы, а его жена происходила, из дворянской семьи. У них было несколько детей, и так бы, наверное, они и жили бы себе в благополучной безвестности, если бы не их служанка-католичка, которая во что бы то ни стало решила обратить в католическую веру полюбившегося ей семилетнего сына супругов Каласов Луи.
Эта служанка была убеждена, что душа мальчика будет погублена, если не обратить его в истинную веру, и тайком от родителей брала его с собой на католические богослужения. Но этого ей показалось мало. Она отдала Луи одному парикмахеру-католику, который согласился спрятать мальчика у себя.
Семья Каласов напрасно искала мальчика. Все поиски оказались безрезультатными. Но вскоре мальчик нашелся. По законам Католической церкви семилетний ребенок считался достаточно взрослым, чтобы объявить себя католиком. Луи так и сделал к великой радости католического населения Тулузы. Такой поступок Луи омрачил радость его родителей, от того, что их сын нашелся.
Архиепископ вызвал к себе мсье Каласа и приказал ему возместить расходы на содержание сына, пока Луи находился у парикмахера, а также оплатить расходы на воспитание мальчика в католической семье. Малолетнему Луи велели написать письмо архиепископу и потребовать в этом письме, чтобы двух сестер и брата Луи забрали из их дома и воспитывали вместе с ним как католиков.
У Луи был старший брат Марк Антуан, убежденный протестант и бакалавр права. Марка Антуана отстранили от ведения каких бы то ни было дел. Для получения разрешения заняться профессиональной деятельностью Марку Антуану необходимо было свидетельство, что он является католиком. А получить такое свидетельство он, разумеется, не мог, пока не перейдет в другую веру.
Проблема, с которой столкнулся Марк Антуан — или отказаться от веры, или от профессии, — очень угнетала его. Не видя выхода из создавшегося положения, он мало-помалу пристрастился к вину.
У Марка Антуана был друг, некий Лавайсс, тоже принадлежавший к протестантской семье. Этого Лавайсса воспитали иезуиты, поэтому он не встречал никаких преград в избранной им карьере. Он был моряком и преуспевал на службе. Богатый родственник оставил этому молодому человеку плантацию в Санто-Доминго, куда Лавайсс собрался переселиться.
Уже готовый отправиться в путь, он пришел к Каласам проститься. Лавайсс особенно ничем не хвастался, однако Марк Антуан невольно сравнил свое жалкое положение с положением преуспевающего друга и, не выдержав, неожиданно для всех собравшихся проститься с Лавайссом, покинул их.
У себя в комнате он повесился. Семья пришла в ужас, но не только оттого, что потеряла сына. У католиков был обычай волоком протаскивать по городу голое тело протестанта-самоубийцу (достаточно было лишь подозрения, что мертвый протестант сам лишил себя жизни). Это считалось позором, который долгие годы после самого события тяготел над остальными членами семьи покойного протестанта.
Стенания семьи над телом вынутого из петли Марка Антуана привлекли внимание соседей и побудили их войти в дом Каласов взглянуть, что там стряслось.
— Он покончил с собой! — крикнул кто-то при виде трупа. Мсье Калас, услышав эти слова, ужаснулся, представив себе надругательства, которым подвергнется тело его несчастного сына.
— Нет, нет! — воскликнул он. — Это не самоубийство! — Так, значит... убийство! — прозвучало ему в ответ. Кто-то из соседей выбежал на улицу с криком:
— Граждане, скорее сюда! Здесь протестанты убили собственного сына!
Вокруг дома Каласов быстро собралась толпа. Чужие люди вторглись в дом, сорвали одежду с тела Марка Антуана и поволокли его по улицам. Членов семьи Каласов силой заставили идти следом за телом сына и брата.
— Смотрите! Это протестанты! Они удавили своего собственного сына! — вопили католики.
Семью Каласов упрятали в тюрьму, и католические священники состряпали дело против нее. Марк Антуан, заявили они,
выразил желание стать католиком, и за это вся семья задушила его. В церквях прошли специальные службы, восхвалявшие Марка Антуана. Католические священники увидели в разыгравшейся трагедии удобный случай усилить ненависть жителей Тулузы — католиков к протестантам и, как всегда, не упустили его.
Они заявили, что протестанты устраивают тайные судилища, на которых выносят смертные приговоры всем отступникам из своей среды, которые выразили желание обратиться в католическую веру. Население Тулузы было призвано продемонстрировать свою любовь к истинной вере. Это означало, что жители города должны требовать казни семьи Каласов.
Дело Каласа могло бы остаться просто одним из многих подобных случаев, уходящих своими истоками в мрачный период нетерпимости, если бы не так называемый атеист из Ферне, изливший на соотечественников яд своих насмешек. «Осуждение этой протестантской семьи, — заявил Вольтер, — воистину христианское, поскольку бездоказательно».
Шестидесятилетнего главу протестантской семьи Каласа подвергли колесованию. Он был в агонии, когда ему предложили исповедаться в грехах, но, преодолевая страшную боль, он ответил, что ни в чем не виноват и молится о прощении своих мучителей.
