Все вздохнули с облегчением. Марта налила в ложечку лимонада и приблизила ее к опухшим губам. Губы не открывались, сопротивлялись. Ложечка упала, кто-то крикнул: «Боже!» Снова все столпились у кровати. Ядвига лихорадочно зашептала:
— Пульс, пульс, как там пульс…
Вчетвером они ухватились за Розины руки… и тут же отпустили их на одеяло. Пульс уже не бился маршевым ритмом, под кожей едва трепетало нечто неуловимое. Роза раскашлялась. Все четверо в панике ринулись к телефону. В прихожей они опомнились, вернулись в комнату, у телефона осталась одна Марта. Доктор ответил сразу:
— Слушаю.
— Доктор, пульс слабеет…
— Кашель есть?
— Ах, кашляет, кашляет…
— Выхожу.
Марта бросила трубку. На пороге она остановилась, — лицо матери потрясло ее. Роза, полулежа на высоких подушках, смотрела прямо перед собой широко раскрытыми глазами. Нездешний мир отражался в этих глазах. Пытаясь его обнять во всем его диком величии, они раскрывались все шире, шире… Марта, холодея под этим отрешенным взглядом, подошла, стала на колени, обеими руками обхватила большое теплое тело, родившее ее на свет, и прижалась к нему головой.
В груди Розы тихонько журчал родник. Легкое, звенящее журчание, — вот они, те волны, которые текут из невидимого в неведомое, волны, которые Марта слышала, вернувшись из кино. В Розиной груди был источник этих волн.
— Мама, моя мама, — расплакалась Марта. Журчанье стихло. Одновременно сверху, из губ сомкнувшихся, казалось, навсегда, долетело чуть слышно:
— Напишите… возвращаюсь… с улыбкой.
Скрипнула дверь, доктор оттащил Марту от постели, она опустила онемевшие руки, около ее щеки топтались чьи-то ботинки… Снова трещит пол, слышатся вздохи, туча вздохов вздымается к потолку…
— Да. Кончено, — говорит доктор.
Кто-то поставил Марту на ноги, она узнала жесткие пальцы Павла («палки, палки»), прислонилась к шкафу, с трудом подняла голову — и увидела Адама.
В дверях, открытых в темную прихожую, сгорбившись и прижимая к себе какой-то сверток, стоял ее отец. Он сделал два шага и закричал:
— Эля! Эля, милая!
На него зашикали со всех сторон. Владик, с перекошенным лицом, преградил ему дорогу, приложил палец к губам, а другой рукой показал на постель.
Там сидела умершая Роза. Еще не успели убрать подушки из-под ее спины, не прикрыли мертвых глаз, — круглые от изумления, они все еще смотрели на свою далекую цель.
Адам растерянно оглядел присутствующих.
— Что она? Видит нас?
В ответ все, рыдая, затрясли головами. Он открыл было рот, но уже ни о чем не спросил, упал на колени и, шепча «Эля…», — протягивая руки, медленно пополз. Ядвига хотела его поднять, он оттолкнул ее.
— Пустите, — бормотал он. — я должен спросить, я принес.
В его трясущихся руках мелькал платок с узелком на одном конце и шерстяная гамаша.
— Пустите… я еще спрошу.
Доктор с Павлом справились с ним наконец, усадили на диван.
Тем временем веки сами сомкнулись на измученных глазах умершей.
Стало тихо… Еще тише, чем тогда, когда сердце Розы в страшном молчании торопилось к своему последнему пределу… Все обратились мыслью к прошлому, только теперь доходили до них слова, добрые или злые, на которые Роза не поскупилась в последний день. Прислушивались — каждый в меру своих чувств — к тому что каждому было предназначено. Может быть, и не все было понятно в хаосе слов, но каждому был понятен и дорог вложенный в них жар сердца. Добрые или злые, теперь все слова были дороги, думая об умершей, они повторяли про себя: «Роза»… И прощали этим именем зло, и восхваляли добро.
Уже посветлели окна, голубь стукнулся клювом в стекло. Они встали, приблизились к смертному ложу. Марта взяла большую черную кружевную шаль — остатки таганрогской роскоши — и накинула на тело.
Прекрасная голова глубоко погрузилась в облако подушек, тонула, укрывалась от мира.
Я не сержусь: простить достало сил,
Ты больше не моя, но я простил.
Он для других, алмазный этот свет,
В твоей душе ни точки светлой нет.
Не возражай! Я был с тобой во сне:
Там ночь росла в сердечной глубине,
А жадный змей все к сердцу припадал…
Ты мучишься… я знаю… я видал…
И. Анненский
«Закрой глаза» (англ.).
У автора — по-русски. Русские слова в переводе выделены курсивом.
Тети Луизы (фр).
Погляди, погляди — какой нос… (нем.).
Да, да, это верно — нос у нее прелестный (нем.).
Андриолли Эльвиро Михал (1836–1893) — польский график, иллюстрировавший в свое время драму Юлиуша Словацкого «Лила Венеда». Роза — одна из героинь драмы.
Мадемуазель Роза прекрасна, как роза (фр)
«Я люблю тебя, увы» (фр).
Либретто оперы одного из крупнейших деятелей польского просвещения, поэта, драматурга Ф.-Д. Князьнина (1749–1807) на сюжет войны между Спартой и Фивами.
Мелким, бисерным почерком (фр.).
Яхович Станислав (1796–1857) — баснописец и педагог, основатель польской литературы для детей.
Несчастная благородная страдалица (фр).
Конрад Балленрод — герой одноименной поэмы Адама Мицкевича (1828).
Она ее испепелила взглядом, несчастную Софи (фр.).
Скрипачка (фр.).
Первой скрипачкой (фр.).
Налевки — район еврейской бедноты в старой Варшаве.
Есть еще судьи в Варшаве (фр.).
Кохановский Ян (1530–1584) — крупнейший поэт польского Возрождения, основатель польского литературного языка.
Раз, два, и готово (нем.).
Вьетан Анри (1829–1881) — бельгийский скрипач и композитор.