— Приветствую вас, граф, — сказала я. — Вы привезли какие-нибудь новости о моем муже?
Граф пристально взглянул на меня и произнес:
— Боюсь, у меня для вас дурные новости.
— Шарль… — пробормотала я.
— Он пал в битве при Юта-Спрингс. Я был рядом с ним до самого конца. Его последние мысли были о вас. Он сожалел, что оставил вас, и говорил, что ему не следовало этого делать. Он хотел, чтобы я передал вам его уверения в любви к вам… уверения в том, что вы были его единственной.
— Он мертв? — шептала я. — Шарль мертв.
— Он передал мне это кольцо, и я возвращаю его вам.
Я взяла у него кольцо. Это было золотое кольцо с лазурью, которое он всегда носил. Сомнений не было. Шарль погиб.
И хотя я все время допускала такую возможность, осознание случившегося явилось для меня ударом.
Шарль… мертв. Похоронен где-то в чужой земле. Потерян навсегда.
Я скорбела по Шарлю. Я уединялась, чтобы подумать над последствиями, к которым приведет его смерть.
Мы с ним так давно не виделись, и я не могла делать вид, что его смерть была для меня страшным ударом, каким могла бы стать, если бы мы не расстались на такой срок. Жизнь в Турвиле продолжалась. Шарль давно перестал быть ее частью, однако смерть потрясает вне зависимости от того, каким путем она приходит. Смерть необратима. Сколько раз за время его отсутствия я мечтала о том, что он вернется и мы будем обсуждать с ним дела… планировать… А теперь этого уже никогда не будет.
Шарло едва помнил его. Клодина, можно сказать, его не знала. Его родители потеряли единственного сына, но у них была замена в лице их зятя, а это значило, что Амелия с мужем теперь постоянно будут жить в Турвиле. Я решила сообщить новость Шарло:
— Шарло, твой отец уже никогда не вернется к нам.
— О, — произнес Шарло, на миг отрываясь от рисунка, — значит, теперь он будет жить в Америке?
— Он был убит в сражении, — пояснила я Его глаза округлились.
— А его застрелили из ружья?
— Да., видимо, так, — пробормотала я.
— Я тоже хочу ружье, — сказал Шарло и начал рисовать ружье на лежавшем перед ним листе бумаги.
Вот так воспринял Шарло весть о смерти своего отца.
Я воскликнула про себя с негодованием: «Ты сам виноват, Шарль, если твоему сыну на твою смерть наплевать! Ты не имел права покидать нас».
По ночам мне было грустно и одиноко. Теперь уже никогда мы не будем лежать с ним вместе. Никогда он не обнимет меня. Впрочем, я уже давно ощущала это одиночество и привыкла спать в постели одна.
«Ты не имел права покидать нас, Шарль», — повторяла я вновь и вновь.
Так что я не чувствовала особых изменений в Турвиле.
Мой отец, узнав о случившемся, немедленно приехал к нам. Его первые слова были:
— Теперь тебя здесь ничего не удерживает. Я была вынуждена с ним согласиться.
— Теперь твоим домом будет Обинье. Ты согласна, Лотти?
Я сказала, что мне нужно подумать.
— Прошу тебя, Лотти, возвращайся домой.
Он, такой гордый человек, никогда не просивший разрешения и считавший, что всегда имеет право на все, теперь обращался ко мне с мольбой.
Я знала, как много будет значить для него мой приезд в замок. Но будет ли это благом для детей? И будет ли это благом для меня?
Он взял меня за руку.
— Лотти, — просил он, — пожалуйста… И я знала, что соглашусь.
Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как мы переехали в Обинье. Он был для меня родным домом, которым так и не стал Турвиль. Дети его тоже полюбили. Меня даже смутило то веселое жизнерадостное настроение, с которым Шарло и Клодина прощались в Турвиле со своими бабушкой и дедушкой, которые были всегда так добры к ним. Но волнующее ожидание встречи с новыми местами и новыми ощущениями были столь соблазнительны для детей, а сами они были так бесхитростны, что открыто выражали свои чувства. Я была уверена, что Турвили правильно поняли это и совершенно искренне пожелали нам счастья на новом месте. Луи-Шарль был взволнован сменой обстановки и, будучи старшим из детей, оказывал на них огромное влияние, хотя у Шарло, безусловно, вырабатывался собственный характер.
Я с трудом сдерживала волнение, завидев вдали наш замок. Конечно, я уже много раз видела его, но каждый раз в зависимости от обстоятельств он производил на меня разное впечатление. Теперь я увидела его таким же, как в самый первый раз, когда приехала сюда вместе с отцом и еще не знала, что замок станет для меня родным домом. Он производил впечатление могучей крепости: выступающие сторожевые башенки, каменные брустверы и мощные контрфорсы, подчеркивающие его неприступность. Я посмотрела наверх, на строение, которое про себя называла башней Софи, и задумалась над тем, как теперь сложится моя жизнь в Обинье.
Очень радовалась возвращению в замок Лизетта. Она находила жизнь в Турвиле необыкновенно скучной, а к Обинье всегда питала особое чувство.
Мой отец, встречая нас, был вне себя от радости. Он не мог оторвать глаз от детей. Я подумала: он счастлив… по крайней мере настолько, насколько может быть счастлив после смерти моей матери. Арман приветствовал нас с беззаботностью, которую легко можно было принять за безразличие, но по крайней мере не возражал против нашего возвращения. Еще более безразлично отнеслась к нашему приезду Мария-Луиза. Отец иронично заметил:
— Она столь упорно высматривает себе местечко на Небесах, что совершенно перестала осознавать, что пока еще находится на грешной земле.
Софи скрывалась в своей башне, и долгое время дети вообще не знали о ее существовании.
Итак мы устроились, и недели начали складываться в месяцы. Как ни странно, став вдовой и продолжая с тоской вспоминать о Шарле и старых добрых, давно прошедших днях, я чувствовала себя здесь, в Обинье, гораздо лучше, чем в Турвиле. В Обинье сильнее ощущался пульс жизни. Отец теперь редко ездил в Париж, но заявил, что, когда будет посещать его, я должна его сопровождать. Мне показалось, что после нашего приезда он стал проявлять более живой интерес к событиям в стране.
Я прожила в Обинье около двух месяцев, когда приехал Дикон.
Он привез сообщение о смерти бабушки. Дикон сказал, что смерть Сепфоры окончательно подорвала ее здоровье. Она потеряла в жизни последнюю зацепку.
На этот раз наши разговоры были много серьезней, чем обычно, а поскольку он постоянно старался остаться со мной наедине, то говорили мы часто. Однажды во время прогулки верхом он предложил стреножить лошадей и посидеть возле ручья, поскольку вести разговоры в седле не слишком удобно.
Усевшись на берегу ручья, он время от времени поднимал камешки и рассеянно бросал их в воду.
