попытку снова улечься. Тогда, повинуясь жесту Елизаветы, две толстые горничные подняли лентяйку вместе с простыней и унесли в соседнюю комнату, где, не обращая внимания на ее сопротивление, окунули в ванну; третья в это время собрала ее волосы под чепец. Вода сохранила прежний упоительный аромат, но совершенно остыла.
— Как лед! — вскрикнула Аврора.
— Зато помогает проснуться. Вам не придется долго в ней сидеть.
И верно, через считанные секунды ее вытащили из воды и стали усердно растирать. Фон Менкен тем временем продолжала:
— Слушайте меня внимательно и мотайте на ус, хоть у вас его и нет: он не выносит лени! Не хотите его потерять — старайтесь не лениться. А теперь поторопимся! Внизу вас ждет лошадь...
Аврора не успела и глазом моргнуть, как ее нарядили в черный охотничий костюм, оживленный зелеными и золотистыми вставками, и причесали так, чтобы ветер, который непременно растреплет на скаку ее роскошные черные волосы, создал контраст ее строгому охотничьему облачению.
Спустя еще минуту Аврора уже неслась галопом за Елизаветой, туда, откуда доносились протяжные звуки охотничьего рога. Принц увидел ее залитую солнцем, раскрасневшуюся, со сверкающими глазами, громко хохочущую, и с радостным криком поскакал ей навстречу. Аврора не дала ему и рта открыть:
— Почему вы меня не разбудили? Или вам невдомек, что быть рядом с вами, разделять ваши радости для меня счастье?
— Вы были так прекрасны во сне!
— А сейчас?
Он потянулся к ней, обнял за талию и без малейшего усилия перенес с ее седла к себе на луку.
— Чертовка! А то ты не знаешь? — прошептал он и под аплодисменты съехавшихся охотников впился в ее губы долгим поцелуем.
— Господа! — обратился он к ним, когда отдышался. — Перед вами прекраснейшая из ланей! Оленя я оставляю вам. Скоро устроим привал и перекусим.
И, обнимая свою спутницу, он ускакал в чащу. Вскоре показалась опушка, там в прудике среди чудесных лилий бил фонтан. Под его журчание, уложив Аврору на залитую солнцем траву, он принялся торопливо снимать с нее одну за другой юбки, кляня эти ненужные женские ухищрения и вызывая у нее смех.
— Я-то думала, что эти нехитрые заслоны только добавляют удовольствия и что мужчина со вкусом...
— Вздор! — отмахнулся он. — Мне достаточно тебя увидеть — и я уже полон желания!
Что он и доказал целых три раза, почти без передышки. Теперь он уже не сдерживался, а набрасывался на нее, как голодный волк, со свирепостью, исторгавшей из нее крики, которые он глушил жадными поцелуями.
Когда он насытился, от прекрасной черно-зелено-золотой амазонки мало что осталось. Аврора, поднявшаяся с земли, походила на облетевшее осеннее деревце. На ней остались только шелковые чулки, удерживаемые на бедрах подвязками и лентами. Оба покатились со смеху.
— Ева после грехопадения! — прогрохотал принц и добавил задумчивым тоном, встревожившим ее: — Как же ты красива!
— Возьмите себя в руки, сударь! Сейчас не время изображать Адама в райском саду. Нам пора возвращаться. — Она попыталась прикрыться юбкой. — Как бы нас не начали искать!
— Да ну? — бросил он насмешливо.
— Уверена! Согласитесь, мне не пристало возвращаться во дворец в таком виде. Или вам хочется, чтобы все ваши придворные узрели то, что предназначено совсем не для их глаз?
Убедительный довод достиг цели. Фридрих Август встряхнулся, словно прогоняя неприятные мысли, подобрал камзол и накинул его на возлюбленную, накрыв ее почти целиком.
— Вам очень идет. Хоть в церковь, на молитву!
— Мне хотелось бы избежать нескромных взглядов. Но вы такой сильный! — Авроре пришлось собирать свое белье и одежду, изодранные им в клочки, — все это теперь оставалось только зарыть под деревом...
— Что верно, то верно! Ну, да ничего, моя принцесса, я укрою вас от похотливых взоров моей свиты. Хотя я бы не прочь поиграть денек-другой в Адама и Еву... Здесь неподалеку есть уютный грот, где мы бы...
Он усадил ее на луку седла и оседлал коня сам. Ласково прижимаясь к возлюбленному, девушка проворковала:
— Почему бы и нет? Как-нибудь, в теплый денек... Вернуться к первозданной простоте — как это заманчиво!
И они понеслись галопом назад к замку, хохоча, как дети.
***
По примеру царских свадебных торжеств праздник в Морицбурге длился две недели: за охотой следовали пиры, за пирами танцы, пешие прогулки, скачки верхом, плавание на гондолах, обеды на траве, театральные представления, балы. Начинались увеселения ранним утром и затягивались порой до следующей зари. Всем управляла любовь, причем предаться любви там, где их застанет порыв страсти, норовили и другие парочки, а не только Аврора с Фридрихом Августом. В ночной тьме звуки скрипок, арф и флейт сопровождали не только па танцующих, но и вздохи влюбленных.
Беспрекословной королевой всего происходящего была Аврора. Она без конца наряжалась в новые платья баснословной красоты, примеряла все более ослепительные драгоценности. Но все это уже ничего не могло добавить к ее красоте: став женщиной, она мгновенно расцвела, опьяненная взаимной любовью. Ее принц был от нее без ума, не мог ею насытиться, а она разделяла весь пыл его страсти и мало-помалу забывала обо всем, что не имело отношения к тем божественным часам, когда она без остатка отдавала себя любимому мужчине.
Но даже самые прекрасные на свете события рано или поздно кончаются. Пришло время подумать о возвращении в Дрезден, благо что до него было совсем недалеко, поэтому государственные дела от отсутствия суверена не должны были пострадать. К курфюрсту каждое утро прибывали курьеры, он же, занятый любовью, не был склонен обращать на них внимание. Так повторялось раз за разом, пока не появился граф Флеминг.
Этот пруссак, воин, умелый дипломат, был на три года старше своего государя и на год — Авроры. С ранней юности он находился рядом с Фридрихом Августом, тот считал его своим ближайшим другом, хоть и корил за некоторое занудство. Между ним и другим другом принца, Филиппом Кенигсмарком, существовало соперничество: Флеминг терпеть не мог в Филиппе порывистость, бившее через край жизнелюбие, любовь к роскоши, завидовал его успеху у женщин. Исчезновение Филиппа, этого ходячего кошмара Флеминга, принесло ему тайное облегчение, но тут явилась сестра пропавшего, красота которой не оставила графа равнодушным. Она почти не удостаивала его вниманием, что было для такого гордеца невыносимым оскорблением. Поняв, что она посвятила себя поискам брата и возлагает надежды на саксонское могущество, чтобы сломить
