Эдвард хотел было возразить, что нельзя сравнивать его с ее отцом, он не такой законченный эгоист, как мистер Фаррел. Но все его возражения так и остались невысказанными. Ее слова обидели, уязвили его: увлеченный своими переживаниями, он перестал думать о страданиях Элизы, которые, конечно, превышали его собственные.
Его мучили вопросы. Почему она выбирает жизнь старой девы, несмотря на свою красоту и страстную натуру? Зачем она напускает все время на себя этот холодный вид, который больше всего подходил для классной дамы, а не для любящей женщины? Но, как знать, может, благоразумие Элизы спасло ее на какое-то время и она не сразу увлеклась им. Возможно, ее сдержанность и холодность заставили его применить все свое умение, обаяние, навыки обольщения, чтобы преодолеть ее отчужденность.
Он сумел взломать ее оборону, и с каким успехом!
Эдварду стало страшно: он не верил самому себе. Неужели он так заигрался, что перестал отличать настоящую жизнь от вымышленной? Вчера, когда он соблазнил се, действительно ли он хотел жениться на ней или опять играл? Он вспомнил, как их обоих влекло друг к другу и как легко он убедил себя в необходимости обольстить ее. Он сломал ее сопротивление и соблазнил, но возникает вопрос: не случилось ли это раньше, на морском берегу, еще до получения письма ее отца и возникновения у него желания жениться на ней?
Да, все-таки с его стороны это была игра, правда, в ней его скорее увлекали романтические чувства, чем холодный расчет и презрение к женщинам. Но все равно это была игра и притворство, и он заигрался. Он играл с матерью, чтобы подавить в себе злобу и не позволить, чтобы гнев ослепил глаза. Он привык играть в лорда Лайтнинга, что позволяло ему сохранять хладнокровие, но какой ценой?
Эдвард видел, как Элиза тщетно пыталась прогнать свои страхи, тревоги, возбуждение и новые чувства, которые волновали и его тоже. Цепи, сковавшие его душу, разорвались, и искренние чувства, так долго сдерживаемые, хлынули наружу. Как только он утратил контроль над собой, его тоже охватило волнение, оно переполняло его.
На сердце у него было тревожно. Сердце болело, ныло, в нем занозой сидела злость, и, может быть, злость по привычке взяла бы свое, если бы не Элиза, не ее красота, которая успокаивала его. Он рванулся, как раненое животное, и порвал цепи злобы и гнева, сковывавшие его сердце. Как только гнев ослаб, в нем сразу заговорило другое чувство.
И это была любовь. По лицу Элизы было заметно, что внутри ее борются те же самые страсти, и от жалости и любви у Эдварда сладко сжалось сердце, он любил ее больше, чем самого себя. Ради нее он был готов на любые жертвы, лишь бы избавить ее от мучений, как она сумела избавить его от тяжких нравственных страданий. Более того, она заслуживала лучшего мужчины, чем он. Но он тоже был для нее всем. В любом случае, был ли он для нее плох или хорош, надо было выручать Элизу из тяжелого положения, куда он же и загнал ее.
— Все, что ты говоришь, справедливо, — согласился Эдвард. — Не буду оправдываться, избавлю тебя от лишних слов. Но знай: я не твой отец. Скоро ты выйдешь из заточения. У меня достаточно влияния, и я не успокоюсь до тех пор, пока не освобожу тебя.
Элиза кивнула, но из ее глаз вместе со слезами сочилось отчаяние.
Эдвард прикусил язык и не стал распространяться о том, как он любит ее. В теперешнем положении это выглядело бы смешно и нелепо. Он стоял перед ней и молчал, пусть его сердце, его глаза скажут ей, как он ее любит. Его безмолвная неподдельная нежность оказалась лучше любых слов. Растроганная Элиза зарыдала и задрожала от нестерпимой боли. Он нежно обнял ее и привлек к груди. И опять между ними возник невидимый, но крепко соединяющий их обоих поток невыразимой нежности и близости.
«Неужели это любовь?» — удивился Эдвард. Радость вспыхнула внутри его. Надежда на счастье, ничем не обоснованная, переполняла его.
Наконец Элиза успокоилась. Она ничего не говорила, а лишь прильнула как можно ближе к нему, спрятала голову на сильной груди этого человека, согреваясь его теплотой. Она тоже чувствовала крепкую нить, связывавшую их обоих. Но тут заскрежетал ключ в замке.
Элиза отпрянула в сторону. Эдвард был вынужден покинуть ее.
— Лакомый кусочек. Хорошо было бы попробовать на вкус, — вслух заметил мистер Катбертсон, провожая Эдварда наверх, и от предвкушаемого наслаждения причмокнул губами.
Эдвард едва удержался от желания убить его на месте. Схватив констебля, он угрожающе прошептал:
— Вас ждут пять гиней, если она выйдет отсюда целой и невредимой. Понятно? Чтобы к ней никто даже пальцем не прикоснулся.
— Ладно, ладно, — торопливо проговорил констебль. — Вижу, вам нравится эта леди, ваша милость. В таком случае здесь ее никто не тронет. Это была просто шутка. Я нисколько не хотел обидеть леди.
— Тогда покрепче запомни мои слова, — жестко произнес Эдвард.
Он надеялся, что обещанное щедрое вознаграждение оградит Элизу от посягательств, но на сердце у него было неспокойно. Ему прекрасно было известно, как порой поступают в тюрьмах с женщинами, задержанными за проституцию. Надо было как можно скорее вызволять Элизу. Каждый час, проведенный в заточении, увеличивал риск подвергнуться насилию. Но как ее освободить?
Обращаться к матери, чтобы она забрала назад обвинения, было бесполезно. Совершенно ясно, что у нее имелось какое-то оружие против него, и, пока он не знал какое, следовало соблюдать осторожность. Какова бы ни была подоплека ее поступка, она, конечно, радовалась тому, что взяла над ним верх, и не собиралась уступать. Она переиграла его, надо было искать другой выход.
Он мысленно перебрал всех своих знакомых, но среди них в основном были одни лишь приятели, любящие весело провести время. Хотя среди них были и знатные, и богатые люди, но сейчас ни титул, ни деньги не могли освободить Элизу. Нужен был человек, наделенный властью. Такой властью обладал один лишь регент, только он мог освободить Элизу. Но Эдвард не был вхож в круг людей, приближенных к английскому правителю, поэтому он сильно сомневался в том, что его имя было знакомо регенту, хотя сплетни о похождениях лорда Лайтнинга, наверное, долетали до его слуха.
В этой ситуации только один человек мог ему помочь. Этим человеком была миссис Этуотер. У Эдварда защемило сердце, когда он вспомнил о той роли, которую он поручил миссис Этуотер сыграть в сцене унижения его матери. Опять его безрассудная тяга к лицедейству все испортила. Он уже почти был готов отказаться от этой идеи, как вдруг ему в голову пришла новая мысль. Конечно, миссис Этуотер не пожелает помочь ему, но если ее тронет судьба Элизы, то она пойдет ему навстречу. Он будет просить не за себя, а за женщину, чья судьба была в чем-то схожа с судьбой миссис Этуотер. Кроме того, она ведь была в какой-то мере жертвой ненависти жены ее бывшего любовника, старого лорда Хартвуда.
