Чарли смерил его непроницаемым взглядом.
— Незаконнорожденные? Бастарды? Да, хорошо понимаю, что это значит.
Граф понимал его слишком хорошо. До этого момента всерьез страшился, что бастардами окажутся братья и он сам и все трое будут отлучены от наследства и лишены права на герцогский титул. Трудно было представить, что произошло бы, если бы Скотт назвал другую дату смерти — после 1774 года. Хвала всем святым, этого не произошло, и сейчас человек по другую сторону стола вызывал чувство, отдаленно напоминающее сочувствие. Грэшем склонил голову.
— Приношу извинения за резкость манер, вызванную острым приступом гнева.
— О Господи! — прошептал ошеломленный Скотт. — Она никогда нам не говорила…
Чарли вспомнил строки признания.
— Отец считал брак расторгнутым, а возможно, недействительным изначально. И все же принял решение больше не жениться и долгое время его соблюдал. А когда унаследовал герцогский титул, с особой остротой осознал, что в глазах закона, если не в их собственных представлениях, брак мог все еще оставаться действующим. Он попытался разыскать супругу, но потерпел неудачу. — Грэшем помолчал. Не исключено, что Дороти хотела забыть прошлое ничуть не меньше, чем Дарем. Если Скотт говорил правду, то к тому времени как отец стал герцогом, у нее уже был другой муж и дети. Если кого-то из двоих и можно было обвинить в двойном браке, то скорее Дороти. Больше того, если бы Дарем знал о ее втором замужестве, то непременно оформил бы развод и таким способом избавил бы обоих от неприятностей.
— А что матушка рассказывала о жизни в Лондоне?
Скотт вздрогнул, словно вопрос вывел его из ступора.
— Говорила, что поехала туда совсем юной, — ответил он мертвым голосом. — В поисках приключений. Меллз — тихий скучный городишко, и такой яркой особе там было попросту тесно. Хотелось большего… но она не нашла иной работы, кроме швеи, и через два года вернулась домой.
— А отец написал, что она была актрисой.
Скотт болезненно поморщился, однако возражать не стал.
— Мама призналась, что встретила человека, который впоследствии стал герцогом Даремом, и до сих пор вспоминает его с радостью. Насколько я понял из туманных намеков, он или ухаживал, или, во всяком случае, проявлял повышенный интерес. Она даже дразнила отца: говорила, что могла бы стать герцогиней, если бы не вернулась в Сомерсет и не вышла за него замуж. Всерьез эти разговоры никто не воспринимал, и все же… матушка была обворожительно хороша. Отец нередко повторял, что влюбился с первого взгляда. В детстве я не сомневался, что ей ничего не стоило завоевать любого, будь то герцог или трубочист. — Он провел ладонью по лицу, как будто пытался скрыть слезы. Грэшем прекрасно понимал, как собеседник чувствует себя в эту минуту. Всего несколько недель назад он точно так же переживал за собственную мать, опасаясь, что память о ней окажется оскверненной и из почитаемой всеми герцогини Дарем она превратится в обманутую, опозоренную супругу двоеженца.
— Предпочел бы больше никогда не возвращаться к этой теме, — произнес граф с ноткой сочувствия в голосе. — Уверен, что вы испытываете точно такое же желание. Но мне необходимо доказательство кончины вашей матушки.
Скотт поднял опустошенный, унылый взгляд.
— Милорд… ваша светлость. Я ничего не знал. Слышал какие-то разговоры о сложностях с наследованием в семье герцога Дарема, но представить не мог, что моя мать причастна к столь серьезной проблеме. Я ведь даже не знал, что вы герцог! И клянусь всем, что дорого и свято, что не писал этих писем.
Грэшем долго молчал. Противник утратил уверенность и безупречную обходительность и в этот момент выглядел так, как выглядит человек, застигнутый врасплох и вынужденный обороняться, — одновременно шокированным, оскорбленным и разгневанным.
— Мистер Скотт, мне незачем смешивать с грязью имя вашей матери, равно как и подвергать сомнениям законность ее брака с вашим отцом. Напротив. Если бы можно было доказать, что брака с моим отцом не было, я бы счел за честь это сделать. Но если суд решит признать этот брак — кстати, зарегистрированный в таверне возле Флитской тюрьмы каким-то сомнительным священником, у которого и прихода-то своего не было, — и объявит его действительным, то мне придется доказать, что Дороти Суэйн скончалась раньше, чем мой отец женился на моей матери.
— В этом случае ваше появление на свет окажется законным и право на наследование останется за вами, — подытожил Скотт.
Грэшем кивнул.
— Именно так. Буду признателен за оказанное содействие. — Он помолчал и подчеркнул: — Чрезвычайно признателен.
Судя по всему, собеседник понял смысл сказанного, так как глубоко вздохнул и кивнул. При желании Чарли мог бы поставить под сомнение наследство самого Хайрама Скотта. Трудно сказать, какие последствия демарш возымел бы здесь, вдали от бомонда, где родословная решала все, но даже в глуши графства Сомерсет начались бы нежелательные пересуды. Если Скотт хотел сохранить бизнес и привлечь новых инвесторов, подобный удар по репутации был ему совсем ни к чему. А ведь существовала еще и эмоциональная составляющая: каково это — неожиданно узнать о скандальном прошлом любимой матери?
Грэшем мог также разрушить всю схему строительства канала. Да, бухгалтерские книги были переписаны и демонстрировали мнимое благополучие, но хватило бы нескольких острых вопросов, пары критических замечаний или даже требования начать парламентское расследование, чтобы глянцевая картинка мгновенно рассыпалась в прах. Скорее всего, рано или поздно каналу все равно было суждено обанкротиться, но Чарли ничего не стоило приблизить катастрофу.
Однако если Скотт согласится сотрудничать, то заслужит благодарность герцога. Кажется, он отлично это понимал.
— Отправляйтесь в местечко Нанни, в церковь, — негромко произнес промышленник. — Местный священник покажет вам все, что нужно. Там мама выходила замуж и… — он печально вздохнул, — там же похоронена. Ее полное имя — Эстер Дороти Суэйн. Честно говоря, никогда не слышал, чтобы ее звали иначе, чем Эстер, но, очевидно, в Лондоне она использовала второе из имен, чтобы остаться неузнанной.
— Разумеется. — Чарли забрал со стола листки. Он подозревал, что уже знает ответ на последний важный вопрос, однако все равно решил его задать. — Вы сказали, что отправили письма, чтобы оказать любезность. Кому же именно?
Хайрам Скотт нервно сглотнул.
— Одному из наших крупнейших инвесторов. Как-то раз, ради пустого бахвальства, рассказал историю матери. Наверное, хотел похвастаться иллюзорной причастностью к герцогу. Он выслушал с неподдельным интересом и заявил, что когда-то был близко знаком с его светлостью, но уже много лет не встречался. Попросил отправить письма, когда дела приведут меня в Бат или Бристоль, потому что здесь, в Сомерсете, почта работает ненадежно. Этот человек внес в строительство канала очень крупный взнос и поддержал проект в парламенте. Я был рад оказать небольшую услугу… — Скотт умолк и с отвращением взглянул на письма, чувствуя, что невольно затянул петлю на собственной шее.
