Ей хотелось закричать:
«Нет, это не правда! Ты очень мне нужен! И я сделаю все, все на свете, чтобы ты перестал смотреть на меня так…» Но она не могла этого сказать, потому что то, что он хотел от нее, было как раз той единственной вещью, которую она не могла для него сделать.
Она смотрела на крест в своей руке. Он был реален. Он был материален. И таким он останется навсегда.
Ему она могла доверять. А Адам… он хотел, чтобы она бросила все ради него. «Я была так близка, — думала она. — Я была так близка к тому, чтобы иметь все…»
Мать бросила ее, оставив на произвол судьбы. Ее папа умер, навсегда покинув ее, чтобы она, как могла, сама пробивала себе дорогу, — впрочем, она это делала всю жизнь. А теперь Адам ожидает от нее, что она поверит его словам о том, что он будет о ней заботиться, поверит просто потому, что он ей это сказал? Он ожидает от нее, что она, услышав эти слова, откажется от единственной вещи, которая может обеспечить ее будущее — их совместное будущее, — и в дальнейшем будет безропотно принимать все, что преподнесет ей жизнь?
Адам — лучшее, что было в ее жизни. Он олицетворял собой все хорошее, мужественное, надежное, что проложило дорогу сквозь мрачный туман борьбы и разочарований, который окружал ее с самого рождения. Он — то чудо, получить которое в дар она никогда и не надеялась. Он замечательный, он настоящий, он… в общем, совсем как крест.
Как мог он попросить ее выбрать что-то одно? Как он мог?
Но именно это он и делает! Она подняла голову и сжала крест в кулаке.
— То, что мне нужно, — устало проговорила она, — сейчас у меня в руках.
Он долго смотрел на нее, так долго, что она собрала все свои силы, чтобы не съежиться под его взглядом.
— Все не так просто, Энджел.
В два прыжка он подскочил к ней и, схватив за запястье, вырвал крест из ее рук. Она вскрикнула и бросилась на него, но он увернулся. Простыня упала, обнажив ее грудь, но она не заметила этого. С пронзительным яростным криком она перевалилась через кровать, но простыни обвились вокруг ее ног, и она чуть не упала. Ухватившись за изголовье кровати, она рывком отбросила скрученные простыни.
— Отдай его мне! — хрипло приказала она. — Он мой.
Ты не можешь его забрать! Отдай его мне!
Его дыхание тоже было неровным, он напрягся.
— Тогда все стало бы легко и просто для тебя, да, Энджел? Ты сделала свой выбор, и теперь ты ждешь от меня, что я оставлю тебя с тем, что ты выбрала, и уйду. Так вот, у меня тоже есть право голоса в этом деле, и я не собираюсь легко сдаваться. Если мне придется затащить тебя в ад, я сделаю это, но не сдамся!
Их разделяло меньше половины комнаты, он сжимал крест с такой силой, что у него побелели костяшки пальцев. Она могла бы на него наброситься — пинать его ногами, царапать его лицо, бить его кулаками, чтобы вырвать крест. Но она знала, что ей не удастся одержать над ним победу, пока он сам не захочет отдать ей крест. У него было такое холодное и гневное выражение лица, что она понимала: он скорее умрет, чем отдаст ей крест. Не потому, что он был ему нужен, а потому, что он не хотел, чтобы крест был у нее.
— Ты не смеешь так поступать! — закричала она.
— Смею, черт возьми! В полдень отправляется поезд, и мы с тобой на нем поедем.
— Я никуда с тобой не поеду! Ты не сможешь заставить меня! Ты не смеешь поступать так со мной!
Он сделал судорожный вдох.
— Смею, — ответил он, — я смею поступать так с тобой.
И с собой. Я намерен вернуть этот крест тому, кому он принадлежит, и ты поедешь со мной.
— Нет, не поеду! Ты не заставишь меня вернуть его, ты не посмеешь!
Она держалась за спинку кровати, собираясь ударить его, собираясь бить его кулаками и вместить в рыдание свою ярость, и разочарование, и безысходность. Но она понимала, что это будет все равно что броситься на каменную стену. Она не ожидала такого от Адама. Она вовсе не ожидала такого. Совсем недавно он открыл ей мир, о существовании которого она не догадывалась, а сейчас он сам разорвал его в клочья.
— Почему? — спросила она хриплым голосом, и ее голос был слабым от потрясения и от того, что в ней клокотал протест против его предательства. — Тебе даже не нужен этот крест, он не имеет к тебе никакого отношения! Зачем ты так поступаешь?
Он спокойно посмотрел на нее, а потом весь гнев, вся обида, разочарование и ярость вдруг разом испарились, и осталась только усталость.
— Может быть, — заговорил он, — я все еще думаю, что ты заслуживаешь спасения.
Сказав это, он направился к двери.
— Одевайся, — бросил он на ходу. Его голос был тусклым и усталым. — Я должен сдержать все обещания, которые дал.
Дверь с приглушенным скрипом закрылась за ним, и Энджел осталась одна.
* * *
Для того чтобы даже просто войти в магазин, которым владел Элистой Льюис, Кейси и Дженксу понадобилось все их мужество. Во-первых, возможно, им могли не разрешить пачкать ковер в одном из фешенебельных магазинов на Хай-стрит, а во-вторых, они не знали, можно ли вообще таким, как они, иметь дело с таким человеком, как Элистой Льюис. Речь шла о краденом товаре — это было ясно даже неискушенному покупателю. А они привыкли иметь дела с людьми, которым было что скрывать, и поэтому они не задавали лишних вопросов.
Если бы они обратились к мистеру Льюису или к любому из его коллег, вся сделка заняла бы не больше часа. Но в этом странном, как они считали, городе только каждый десятый разговаривал на американском английском, и им приходилось надеяться на удачу. Только на следующий день, к вечеру, им удалось связаться с человеком, известным под кличкой Красный Глаз.
Услышав такое имечко, они предполагали, что увидят индейца или старого бандита. Поэтому Кейси с некоторой тревогой отдернул занавеску, отделявшую внешнюю часть магазина от задней комнаты. К своему удивлению, он обнаружил там китайца.
Он сидел на полу на груде подушечек, за низеньким черным столиком, на котором были разбросаны мелкие монеты и куски какого-то непонятного металла.
Его руки торчали из чересчур длинных рукавов красного шелкового халата, как крылья неизвестной птицы. Его голова была совершенно лысой. Когда Кейси и Дженкс вошли, он сидел, согнувшись над столом, и через увеличительное стекло смотрел, прищурившись, на какие-то железяки.
Он даже не взглянул на них, когда они вошли!
Вывеска над входом гласила, что это магазин часов, и передняя комната была завалена пыльными часами: большими, маленькими, часами с кукушкой, часами со звоном.
Несинхронное тиканье звучало, как щелканье челюстей гигантских насекомых и проникало через тонкую занавеску в заднюю комнату, как будто не было никакого барьера. Звук действовал Кейси на нервы, а Дженкс начал нервничать с той самой минуты, как они открыли дверь.
