Ну что ж, делать было нечего. И накануне Рождества при дворе явился Барятинский… совершенно новый, неузнаваемый Барятинский!
Неузнаваемый – в прямом смысле слова.
Обворожительный, обаятельный прежде, теперь он каждым словом и взглядом подчеркивал, что не ищет больше милости государя и высочайшего расположения. Подразумевалось также, что не ищет и милости двора и расположения общества. Чтобы подчеркнуть свое равнодушие к свету, он изменил даже наружность! Князь Александр Иванович обстриг свои роскошные кудри, придававшие ему романтический вид, и отпустил бакенбарды. Загорелое, обветренное, огрубевшее лицо, вид бравого служаки, новая походка и стать – он ходил теперь немного сгорбившись, опираясь на палку, – все это уничтожало прежнее представление об изящном царедворце. Мари он совершенно не замечал! И, словно опасаясь, что намек на его отвращение к бывшей фаворитке великого князя, которая, конечно, годилась князю Барятинскому в любовницы, но совершенно не годилась в жены, – словно опасаясь, что этот намек останется кем-то все же недопонят, он решил уничтожить славу о себе как о богатейшем женихе России.
Рождество он встречал в семье, у матери, и на елку был повешен пакет с сюрпризом: передача майората брату, князю Владимиру Ивановичу Барятинскому. Теперь из богатейшего человека Александр Иванович превратился в обычного военного, служаку на государственном жалованье, которому, конечно, не по карману было содержать столь блистательную особу, как Мари Столыпина, урожденная Трубецкая. В свете являться он совершенно перестал, и теперь сватам, а также несостоявшейся невесте оставалось только развести руками и затаить обиду.
Разумеется, у императора доставало государственного ума не обрушить на наглеца Барятинского какие-то там кары. Но озлобленность, которая охватила Мари Столыпину, не поддавалась описанию.
Теперь она знала одно: ей нужно, необходимо немедленно выйти замуж… причем выйти замуж не абы как, а за человека, принадлежащего к лучшим фамилиям России, к тому же за такого, от которого Барятинский находился бы в зависимости. Этим браком Мари должна была возвыситься над ним. И был на свете только один человек, который мог дать ей желаемое возвышение и утешение уязвленному самолюбию.
Звали этого человека князь Семен Михайлович Воронцов, и он был… он был сыном наместника Кавказа.
* * *
Из-за достопамятного пожара свадьба великой княгини Марии Николаевны и герцога Лейхтенбергского была отсрочена. Император непременно хотел, чтобы они венчались в церкви Зимнего дворца. Она была освящена вскоре после пожара, в Страстную субботу 1838 года, но о переезде во дворец нечего было и думать – пока это были сплошные обугленные руины. Потом, после свадьбы Мэри и Максимилиана, которая состоялась 2 июля 1839 года, семья провела в Зимнем всего одну ночь, а переехала туда окончательно только в ноябре этого года.
Фактически за год дворец был восстановлен благодаря усердию графа Петра Андреевича Клейнмихеля, который руководил работами. Перед переездом царской семьи во дворце топили день и ночь, чтобы изгнать из него сырость. В нем устроили новое отопление, наподобие центрального, которое совершенно высушило воздух. Чтобы устранить этот недостаток, во все комнаты внесли лоханки со снегом и водой.
Одновременно с окончанием восстановительных работ император отдал приказ начать постройку Мариинского дворца, в котором должна была жить Мэри с мужем. Этот подарок он давно намеревался преподнести дочери.
Строить его на Исаакиевской площади пригласили архитектора Штакеншнейдера. Некогда, чуть ли не сто лет назад, этот участок приобрел граф Иван Григорьевич Чернышев – генерал-поручик, действительный камергер. Для него здесь к 1765 году был построен дворец с садом. После его смерти дворец из-за долгов был заложен и взят в казну. Часть помещений стала сдаваться в аренду. Здесь торговали картинами, табаком, колбасами. На втором этаже и в саду расположилось мещанское общество «Шустер-клуб». Некоторое время во дворце Чернышева проживал эмигрировавший из Франции принц Конде. При этом на фасаде здания появилась надпись «Отель Конде».
В конце 1810-х годов этот участок предполагалось отдать для строительства дворца великого князя Михаила Павловича, однако позже для Михаила Павловича был построен Михайловский дворец.
Наконец в этом помещении была учреждена Школа гвардейских подпрапорщиков. Именно здесь в свое время превесело проводили время Мишель Лермонтов и его приятель Александр Барятинский.
Но вот бывшему Чернышевскому дворцу пробил час: его снесли, и на этом месте начали возводить новый.
Торжественная закладка здания состоялась 1 октября 1839 года. Мариинский дворец занял участок не только дома Чернышева, но и трех ближайших. Рядом был проложен Новый переулок. А чтобы дом вписался в ансамбль Исаакиевской площади, значительно расширили Синий мост. С этих пор он стал самым широким в городе.
На площадь выходили в основном служебные помещения, а жилые комнаты были со стороны внутреннего двора. Стены обработали не мрамором, а песчаником. Поэтому в жилых комнатах было не только тихо, но и всегда тепло.
В 1845 году дворец был окончательно достроен, однако обставлять его начали гораздо раньше, чуть ли не за год, лишь только были отстроены помещения герцога и герцогини. Все это время Мэри, чтобы ничего не забыть в Зимнем, заботливо собирала и отправляла в свой новый дом мелочи своей прежней, детской, девичьей жизни и старые книги, которые она особенно любила и которые были спасены при пожаре.
Многих книг она не могла найти на обычном месте. Потом поняла почему. Их потихоньку перенесла в свои комнаты Олли и поставила в шкаф во второй ряд.
Чтобы избежать скандалов, Мэри решила так же потихоньку, по одной, перенести книжки к себе. И вот вытащив первую – это была чудесная книга Михаила Дмитриевича Чулкова «Пересмешник, или Славенские сказки», она увидела в глубине шкафа тетрадь. Достала, открыла – да и ахнула: это был дневник Олли!
Мэри никогда не обладала достаточным терпением для того, чтобы вести дневник, однако Олли в детстве что-то такое записывала… Потом усидчивость изменила и этой emmerdeuse. То, что попало сейчас в руки Мэри, было не столько дневником в обычном понимании этого слова, а записями воспоминаний о тех или иных событиях. Олли писала по-французски. Мэри перелистала страницы и обнаружила, что ее имя повторяется там очень часто. Редкостная возможность узнать, что на самом деле думает о ней сестра! Стоять около шкафа и читать было невозможно, ее могли застигнуть. Поэтому, старательно пряча под шалью и книжку, и тетрадь, она перебежала в свои комнаты и, воспользовавшись одиночеством и тишиной, поспешно начала читать.
