Глава 15
Алексей Черкасский так и не смог поспать этой ночью. Когда последние гости покинули дом, а его уставшая жена мгновенно заснула, только положив голову на подушку, из своей комнаты уже вышла одетая в дорогу Луиза де Гримон. Несмотря на то, что почтенная дама еще накануне отказалась от его помощи, князь собирался сам проводить ее на корабль и поручить заботам капитана. Это было самое малое, что он мог сделать для супруги Ивана Ивановича Штерна, который за последние годы стал не только поверенным Кати, но и другом семьи Черкасских. Луиза, а вместе с ней князь Сергей и графиня Ливен должны были отплыть на «Манчестере», последнем из кораблей Алексея, покидавшем порт российской столицы.
Князь пригласил Луизу выпить с ним кофе, но дама очень беспокоилась о своем багаже, и они почти полчаса следили за тем, как увязывались кофры и сундуки, размещались коробки и корзинки с провизией. Наконец, Луиза де Гримон, бережно прижимая к себе сафьяновый портфель, где хранились эскизы к заказу императрицы-матери, уселась в экипаж, и князь сел рядом. Карета покатила в порт, и успокоившаяся Луиза вспомнила о том, что она не поблагодарила хозяина дома за гостеприимство.
– Простите меня, милорд, я не поблагодарила вас за гостеприимство и внимание ко мне и моей племяннице, – виновато сказала она. – Тем более что я оставляю Генриетту на ваше попечение.
– Луиза, вы знаете, что для моей жены вы не просто компаньон в делах, но и подруга, а Генриетта через несколько месяцев станет женой моего кузена. Двери моего дома всегда для вас открыты, это не требует ни благодарности, ни обсуждения. Это – естественно.
– Спасибо, я очень тронута, – растроганно улыбнулась женщина. – Я уезжаю со спокойным сердцем. Судьба моей девочки устроена по ее выбору, теперь я могу сосредоточиться на работе.
Они обсудили предстоящий дебют молодой герцогини в Большом театре, и оба с облегчением отметили, что, обручившись, девушка уже не так рвется на сцену, которой раньше бредила. Луиза выразила осторожную надежду, что, заключив контракт на два десятка спектаклей, Генриетта попробует себя на сцене, а потом сосредоточится на семье. Алексей, мысленно пожелав этого счастья для своего кузена Ники, согласился с ней и, перейдя к делам, попросил женщину передать письмо своему мужу. Князь еще три года назад попросил Штерна стать и его поверенным в делах. В том письме, которое должна была отвезти Луиза, Черкасский просил Ивана Ивановича найти хорошее поместье на юге Англии и купить его на имя княгини Екатерины Павловны.
За год, прошедший после возвращения государя из Европы, Алексей со все нараставшей тревогой наблюдал за тем, что происходит при дворе. Еще во время пребывания с императором в Варшаве Черкасский узнал от великого князя Константина Павловича, что тот категорически отказался быть наследником российского престола.
– Как же так, ваше императорское высочество? – изумился тогда Алексей, – вся страна привыкла считать вас цесаревичем.
– Я не хочу судьбы отца и брата, мне тридцать шесть лет, я хочу, наконец, стать мужем любимой женщины и жить частной жизнью. Польша меня устраивает, большего мне не надо, – запальчиво ответил ему тогда Константин, и князь подумал, что ужасная судьба отца тяжким бременем легла на судьбы обоих его друзей детства.
Алексей, наблюдавший в Варшаве за братьями, догадался, что Александр Павлович не принимает решение младшего брата, но он также понял, что Константин уперся, а если это случалось, то изменить его решение могла только смерть. Зная эту черту характера второго внука, Екатерина Великая всегда больше любила старшего из братьев, в котором видела свой ум и свой дипломатический талант, а упрямство и вспыльчивость Константина напоминали ей сумасбродный и неуправляемый характер сына Павла. В который раз согласившись с мнением покойной императрицы о характере ее внуков, Черкасский спрашивал себя, что же будет дальше. Неужели цесаревичем объявят великого князя Николая? Но тот был почти на двадцать лет моложе государя, да к тому же Алексей знал о сложном отношении к этому брату со стороны императора Александра. Покойный Павел Петрович почти не скрывал, что не считает младших сыновей своими, и Александр не мог этого не знать. А Константина, вместе с которым он рос во дворце великой бабушки, государь обожал, полностью ему доверял и считал самым близким человеком.
«Скорее всего, у Александра такое чувство, что брат всадил ему в спину нож, – подумал тогда Черкасский. – Его можно понять: на нем лежит ответственность за державу, но и Константина нужно услышать, он хочет другой жизни, и формально имеет право ее получить, ведь в семье есть еще два наследника».
Но после Варшавы у князя Черкасского осталось такое чувство, что земля под ногами у императора заколебалась. Тот все еще продолжал быть триумфатором, освободителем Европы, но Алексей, знавший государя с детства, ясно слышал нотки сомнения в его рассуждениях, видел экзальтированную религиозность, в которой тот искал спасения от своих проблем, и самое главное – видел тоску в когда-то прекрасных голубых глазах Александра. У него крепло стойкое убеждение, что друг его детства просто «надорвался», слишком много сил забрала у того война в Европе. А теперь, когда император, наконец, собрался осуществить то, чего желал с самого начала своего царствования, и хотел провести реформы, которые должны были превратить Россию в европейскую страну, он не мог справиться с задачами, которые поставил себе сам. А ведь государю было только тридцать девять лет.
Покачиваясь теперь на подушках кареты рядом с задремавшей Луизой, Алексей вновь вернулся к своим печальным мыслям. «Жизнь Александра покатилась под уклон, – с горечью думал он. – Бабушка как-то сказала, что пока жизнь идет в гору – ты молодой, а как она покатится под гору – ты сразу становишься старым. И хотя государю еще нет и сорока – его жизнь покатилась под уклон…»
Сомнения давно уже омрачали жизнь Черкасского, но написать письмо о покупке поместья в Англии его подтолкнул вчерашний разговор с генералом Милорадовичем. Михаил Андреевич, получивший за победы в войне титул графа Российской империи, сейчас командовал гвардейским корпусом, который, как и гусарский полк Алексея, не затрагивала военная реформа. Но, как все боевые генералы, он не принимал идею военных поселений и люто ненавидел Аракчеева.
– Князь, как можно позволять этому неграмотному плебею гробить армию, освободившую Европу?! Как можно сечь на конюшне за плохой урожай героя Бородина?! – горячился Михаил Андреевич. – Все, кто хоть чему-нибудь учился, знают, что рабский труд – самый непродуктивный. У нас в стране, единственной в Европе, большинство населения и так рабы, зачем еще и солдат закабалять?..
