— Я скажу это снова. У тебя есть выбор.
— Ты — мой единственный выбор. — Ее голос треснул, раскололся на сотню кусочков.
Уилла терзало ее целеустремленное пренебрежение собой.
— Ты так мало себя ценишь, что отдалась бы на заднем дворе?
Престон взглянула на него, на ее лице отразились боль и возражение.
— Нет, Уилл. — Она снова тряхнула головой. — Почему ты не понимаешь?
— Я понимаю гораздо больше, чем ты думаешь.
Его холодное упрямство воспламенило Антигону, как сухой порох.
— Недостаточно. Недостаточно, чтобы понять, что долг — это не только уйти в море или в Индию. Иногда долг означает остаться, чтобы защитить семью.
— Я пытаюсь защитить тебя, упрямая девчонка.
— Тогда иди. Иди, пока я не поддалась искушению ударить тебя. Я перестану причинять себе боль.
— Престон, — пытался вразумить ее Уилл. — Прости, но я просто не могу это сделать. Несколько поцелуев украдкой — это одно, но я тебя не погублю. Я тебя не погублю, и делу конец. — Он взмахнул рукой, охватывая будущее и то, что ждет их там. — Я не могу так поступить с тобой.
Он повернулся и пошел прочь, той же дорогой, что и пришел, по темному холодному и скользкому от дождя проулку.
Потому что он самый упрямый человек в Лондоне, это очевидно.
Он не понял! Он не понял, что она любит его. Любит настолько, что готова столкнуться с осуждением или скандалом, лишь бы быть с ним. Любит настолько, что готова отдать ему единственное, что у нее осталось — себя.
Он сказал, что не может погубить ее и уйти, но все равно ушел.
А она осталась среди ночи под дождем распутывать клубок лжи, которая все еще связывала ее с Олдриджем.
Ей нужно подумать. Нужно поступить, как посоветовал бы ей папа, и составить уравнение, сбалансировать пользу и потенциальную потерю, добро и зло. Но зло настолько тяжело и так выходит за пределы ее опыта, что равенства не составить.
Она должна покончить с помолвкой. Это не вопрос. Но когда? Они обязаны леди Баррингтон, гостят в ее доме.
Как только Антигона покончит отношения с лордом Олдриджем, леди Баррингтон потребует, чтобы они съехали. Им некуда идти, кроме как домой, но и этот дом они едва могут себе позволить. И что произойдет с предполагаемым предложением виконта Джеффри, если Касси придется пережить позор изгнания из Лондона в почтовой карете?
Глоток бренди сейчас бы не помешал. Антигона чувствовала себя выжатой, измотанной, как старый пони, которого тянут и толкают сначала в одну сторону, потом в другую. Она, похоже, не способна принести радость никому, не говоря уж о себе самой. И она страдала. Не было места в ее теле, которое не ныло бы от боли, изливавшейся из разбитого сердца. Но по крайней мере хуже не будет.
— Антигона?
Она закрыла глаза и кляла себя за то, что сделалась такой удобной целью для мстительной судьбы. Потом она повернулась к лорду Олдриджу.
Он стоял в дверях конюшни в вечернем костюме — атласные бриджи, шелковая рубашка, туфли — с таким видом, будто его оторвали от стакана бренди. Жаль, что старый брюзга не подумал поделиться.
— Что, позвольте спросить, вы здесь делаете? — В его сухом протяжном тоне не было ничего от ее изумленного присвиста.
Наконец-то вопрос, а не утверждение. Но было слишком поздно примиряться, сейчас Антигона хотела как можно быстрее уйти.
— Я пришла проведать свою кобылу. Я прихожу почти каждую ночь.
Пусть делает из этого любые выводы. Пусть не одобряет. Пусть недовольно брюзжит, как он всегда делает.
Но вместо презрения или ужаса от того, что она явно не годится в леди Олдридж, на его лице появилась улыбка, та самая, которую Антигона впервые увидела в день папиных похорон, странный, довольный изгиб губ, словно ее непримиримость скорее тайно радовала его, чем раздражала.
Черт побери! Конечно, ему это нравится. Это ребячливость, мальчишеская выходка — улизнуть из дома в ночь. Ему нравится, что она одета и ведет себя как мальчишка с конюшни. Ему нравится, что она непокорная и непослушная. Ему, вероятно, доставит огромное удовольствие обуздывать ее, если не в постели, то другими, более пугающими способами.
Боже Всемогущий! Она неосторожно подтвердила его выбор, как единственный тип женщины, который он может переварить.
От этой мысли ее собственный желудок сжался, словно стиснутый железным кулаком.
— С кем вы разговаривали? — Взгляд Олдриджа прочесывал проулок от одного конца до другого.
— Со всадником. — Антигона неопределенно указала в сторону улицы. Пусть думает, что она разговаривает с незнакомцами. Пусть думает, что она неразборчива в знакомствах, как шлюха. Как бы дурно лорд Олдридж ни думал о ней, это не идет ни в какое сравнение с тем, что она думает о нем.
— Что вы делаете на улице в такое время ночи? У вас совсем нет разума?
— Очень мало. Но мне нравится следить за благополучием моей кобылы. — Антигона не забыла его оскорбительного утверждения в конюшне Нордфилда, что это он хозяин Резвушки. — Она еще моя лошадь, сэр!
— Ненадолго, — отрезал он.
О да. У него ведь есть планы на Резвушку.
— Возможно, навсегда. — Антигона сохраняла спокойный и безмятежный тон настолько, насколько голос Олдриджа был возмущенным. — Вам следовало бы знать, что эта кобыла не годится на племя, если вы поэтому настояли на том, чтобы доставить ее сюда и держать здесь.
— Что вы хотите сказать? — вскинулся лорд Олдридж.
— У нее были серьезные приступы колик, прежде чем она попала ко мне. Она едва не погибла. Гросвенор посоветовал никогда не случать ее. Как по-вашему, почему такой знаток лошадей, как лорд Гросвенор, отдал столь ценную кобылу мне? — Антигона чуть не добавила «двенадцатилетней», но не хотела наводить его на такие мысли, с которыми не может справиться.
От внезапного крушения тщательно выстроенных планов лорд Олдридж мертвенно побледнел. Хотя он не произнес ни слова, его лицо скривилось от ярости, губы сжались в белую линию.
Отлично. Антигона хотела заставить его продемонстрировать нрав. Она хотела, чтобы Олдридж так прочувствовал отвращение, что покончил бы со всем прямо сейчас. В момент удовлетворения она позволила себе сарказм:
— Возможно, теперь я не такая привлекательная перспектива?
— Не глупите, — прошипел он. — Я вложил в вас слишком много денег и времени, чтобы отступать сейчас, с кобылой или без оной. Если я ее случу, и она подохнет, невелика потеря. Но вы… меня утомляют эти детские игры.
Снова это слово, как червь, проникло под ее кожу.
— Я не ребенок, сэр. — Антигона выпрямилась во весь свой рост. — Я взрослая женщина.
