– Что же, граф Сирхэй всегда спит до вечера? – ехидно поинтересовалась Джессалин, входя в небольшой вестибюль. – Или его лордство переутомился прошлой ночью?
Огромные глаза слуги и правда напоминали цветом старый бренди. Но их выражение было немного грустным и каким-то всепрощающим, словно у пастора, сокрушающегося о грехах своей паствы.
– Ах, мисс, мне, конечно не пристало обсуждать ночные привычки его милости. Он до самого утра сидел в каком-то притоне на Джермин-стрит, пил и играл в карты. Он говорит, что именно так должен вести себя нормальный граф.
– Именно так ведут себя графы Сирхэй. И нормальными их не назовешь, – не удержались от колкости Джессалин.
Слуга вздохнул с такой скорбью, что Джессалин невольно вспомнила звон похоронного колокола.
– Это кровь дает себя знать, мисс. Тут уж ничего не поделаешь. У благородных господ кровь часто становится слишком жидкой, а это вызывает всякие болезни и влияет на разум.
С этими словами, по-прежнему окутанный ореолом грусти, слуга начал подниматься по узкой лестнице в апартаменты своего господина. Джессалин последовала за ним, задаваясь вопросом, уж не издевается ли над ней этот фантастический красавец с неправдоподобно прекрасным лицом и своеобразной манерой говорить. Даже его шотландский акцент, приправленный типично лондонским жаргоном, казался немного театральным.
Поднявшись наверх, Джессалин оказалась в небольшой гостиной, выдержанной в такой жизнерадостно-зеленой гамме, что там было необыкновенно уютно даже в такой серый, туманный день. Со вкусом подобранная обстановка, резные сосновые панели на стенах. Но сразу бросалось в глаза и то, что здесь обитает мужчина – на полу рядом с креслом небрежно валялась пара сапог, на каминной доске лежали перчатки для верховой езды и кнут. Лампа мягко освещала разрезанный номер «Таймс» и «Журнал механика», лежавшие на письменном столе.
За спиной скрипнула дверь, и сердце Джессалин учащенно забилось. Но обернувшись, она снова увидела слугу. Он держал в руках поднос с ароматным кофе и сдобными булочками.
– Если вы пришли, чтобы вернуть деньги, мисс, – сказал он, ставя поднос на стол, – то, может быть, вы намекнете его милости, что неплохо бы немного подбросить мне. А то на моих чулках уже такие дыры, что в них спокойно проходит кулак. И напомните его милости, чтобы он не забыл выпить лекарство, – добавил он, показывая на стакан с мутноватой жидкостью, – я совсем не удивлюсь, если он проснется с адской головной болью.
Джессалин поняла, что стоит ей еще хотя бы минуту послушать этого уникального слугу, глядя при этом в его глаза, в которых, казалось, навечно застыла мировая скорбь, и она неминуемо расхохочется.
– А вы давно служите у лорда Сирхэя, мистер?..
– Обычно я отзываюсь на имя Дункан, хотя не стал бы утверждать, что именно так меня окрестили при рождении. – Джессалин готова была поклясться, что, говоря это, он ей подмигнул. – Я был денщиком его милости еще на войне. Вот и теперь занимаюсь почти тем же самым. Правда, на войне жизнь была гораздо проще, уж можете мне поверить. Тогда ему нужна была сухая койка да горячий обед, и он уже готов был урчать от удовольствия, как большой кот. А теперь? Теперь у него эта железная дорога, от которой одни неприятности. От такой жизни ни на каком пуховом матрасе не заснешь. Да еще брат оставил после себя титул, который ему совершенно не нужен, и кучу долгов, которые надо платить. Нет, поверьте мне, мисс, в армии было гораздо проще. – Бывший денщик примолк и испустил еще один скорбный вздох. – Тогда я заботился лишь о том, чтобы он хорошо еЛ и набирался сил перед очередным побоищем.
Джессалин ничего не сказала. Выслушивать доверительный рассказ о бедах Маккейди совсем не входило в ее планы. Он не хотела испытывать к этому человеку никаких чувств. Даже сострадания. Ибо, как подсказывал ей печальный опыт, подобные чувства слишком опасны для ее слабенького сердца.
Слуга вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь. Оставшись одна, Джессалин принялась разглядывать комнату.
В углу стоял старинный дубовый стол, заваленный чертежами и рисунками. Часть свободной поверхности занимала миниатюрная модель железного коня, свободно ездившего по круговым рельсам. Локомотив был точной копией того, на котором она ехала рядом с ним в то далекое лето. Только паровой котел был более обтекаемой формы, а те штуки, которые он называл цилиндрами, уходили вверх под острыми углами, чем-то напоминая ноги кузнечика. К локомотиву крепились крохотные вагончики и платформы. Джессалин на миг представила, что когда-нибудь настоящий большой паровоз повезет людей и грузы из одного конца Англии в другой, и снова почувствовала восхищение невероятным изобретением Маккейди Трелони.
Безумием Маккейди Трелони. Ведь именно так все называли это чудо – Безумие Трелони. И хотя все пять лет Джессалин не могла простить пресыщенного, бессердечного лейтенанта, отвергнувшего ее любовь, каждый раз, читая в газете очередную язвительную статью, она чуть не плакала. От обиды за молодого человека с затаенным огнем, пылающим в темных глазах. Человека, который взял ее с собой в удивительную поездку на замечательном локомотиве.
Газеты цитировали экспертов, в один голос утверждавших, что дым испортит посевы, а летящие искры выжгут поля, что напуганный чудовищным шумом скот перестанет размножаться, что пассажиры, рискнувшие отправиться в путь на этом жутком изобретении, погибнут страшной смертью, а грузы никогда не попадут по назначению. Какой-то умник, вооружившись таблицами и диаграммами, пытался даже доказать, что дым и пар, из-рыгаемые этим механическим чудовищем, повлияют на приливы и поднимут огромную волну, которая поглотит всю Британию.
Газетные писаки смаковали и слова самого Трелони, якобы пообещавшего утопить этого горе-ученого в конском дерьме. Но Джессалин, читая эти пасквили, вспоминала совсем другое. Она вспоминала, с какой страстью он отстаивал свое изобретение тем летом, на приеме у Титвеллов, и как толпа невежд осмеяла его. В такие минуты сердце ее сжималось от боли и обиды за этого удивительного человека.
За все годы ей попалась только одна статья, автор которой положительно отзывался о возможности подобных перевозок. Он объективно анализировал изобретение Трелони. К сожалению, из-за обилия технических терминов Джессалин почти ничего не поняла. Ей было ясно только одно – Маккейди изобрел новый тип рельсов. Эти рельсы должны были крепиться на шпалах, что позволяло выдерживать огромный вес локомотива и не разлетаться на куски, как случилось тем летом в усадьбе Титвеллов. Теперь пассажирам не грозила опасность вылететь со своих мест и приземлиться в усеянные острыми шипами кусты.
