— Да. Она знала, чем обязана мужу. Многие другие мужчины выгнали бы ее из дому, когда узнали бы правду.
— Кто же тогда мой отец? — прошептал Эдвард.
— Это как раз самая худшая часть тайны. Если бы ваша матушка завела шашни с каким-нибудь знатным лицом, одного круга с Черным Невиллом, ваш отец не стал бы так кипятиться. Он знал, что тоже немало наследил в других благородных семействах. Но, произведя дознание, он выяснил, что любовником его жены был проезжий актер, выступавший в амплуа любовника, этакого страстного Ромео.
Так вот кто его отец. Актер.
— Я всегда думала, что леди Хартвуд отдалась ему из желания мести и злобы после того, как лорд Хартвуд уехал вместе со мной в Париж. Хотя светским дамам следует остерегаться подобных связей, но, видимо, ваша матушка по-настоящему вознегодовала и совершила такой опрометчивый поступок. Ведь она прекрасно знала, что, ничем хорошим это не может кончиться. Даже такой сильной натуре, как ваша мать, не удалось переделать Черного Невилла. Больше всего он ценил собственные удовольствия и не позволял никому управлять его жизнью. Ваша матушка, видимо, хотела возбудить в нем ревность, как же она заблуждалась! Черный Невилл только возненавидел ее и никогда не простил ей такого оскорбления. Его злоба лишь возрастала, когда он видел, каким хилым рос Джеймс и каким здоровяком были вы. Вот поэтому он подарил мне ожерелье. Оно было куплено на деньги из приданого жены. Черному Невиллу хотелось отомстить жене во что бы то ни стало. Он предчувствовал, что его титул со временем достанется ребенку, в жилах которого не текла его кровь.
Миссис Этуотер говорила что-то еще дальше, но Эдвард уже не слышал ее. Его сердце переполняла буйная радость. Он не сын Черного Невилла. Он не порочный потомок порочного лорда. Над ним нет никакого проклятия. Эдвард не знал, кто его отец. Главным было то, что не Черный Невилл. Внезапно он ощутил, что вся его ненависть к матери, долгая и упорная, вдруг перестала его тревожить. Все оказалось объяснимым. Его ненависть не имела ничего общего с унаследованным характером, скорее она была следствием его жизни, полной ошибок и увлечений, и она могла умереть, уйти в прошлое точно так же, как и его прошлая порочная жизнь.
Он встал и поблагодарил миссис Этуотер. Выйдя в прихожую, он с испугом взглянул на свое отражение в зеркале. Он не знал, кто именно смотрит из зеркала на него. С горечью он сознавал, как далеко увлекло его чувство мести к матери, он смеялся над ней, беззащитной и уязвимой для его нападок. И вот теперь Элиза должна была расплачиваться за его слепую глупость, если только он не найдет способа смягчить сердце матери.
— Ее милость не сказала ни слова о том, когда вернется, — ответил дворецкий на вопрос Эдварда, к нескрываемой досаде последнего. По мнению дворецкого, леди Хартвуд отправилась к врачу, мистеру Аберкромби, у которого она проходила курс гидротерапевтического лечения.
Не было никакого смысла ехать в лечебницу, более того, его приход туда она восприняла бы с откровенным раздражением. Эдвард решил не портить дело излишней торопливостью и дождаться мать в библиотеке. Но к своему удивлению, там он нашел преподобного мистера Хоскинса, который исповедовал его брата на смертном ложе.
Появление Эдварда явно поразило священника. Не скрывая своего удивления, он поинтересовался, почему лорд Хартвуд до сих пор не вернулся в Лондон.
— Вам лучше кого бы то ни было должен быть известен ответ на этот вопрос, — ответил Эдвард. — Вы же присутствовали при составлении последней воли Джеймса. По условиям завещания я должен провести две недели в Брайтоне, чтобы дом остался за матерью.
— Очень странно, — почесывая подбородок, отозвал священник. — Два дня тому назад я сообщил леди Хартвуд, что воля умершего Джеймса вряд ли будет признана в суде.
— Не будет признана? Но почему?
— Мне, как священнику, не следует говорить о духовном состоянии умиравшего Джеймса, тем не менее в конце его жизни, судя по его весьма странным поступкам, я пришел к окончательному выводу. Дело в том, что в момент выражения последней воли баланс здравого ума Джеймса был нарушен.
— И как вы это можете обосновать?
— Очень просто — противоречивостью и непристойностью условий его завещания. Перед лицом вечности в страхе от греховной жизни Джеймс попытался насильно помирить после его смерти оставшихся в живых родственников. Но его замысел выглядел очень несообразным, он попытался примирить добродетельную мать с сыном, чье непристойное поведение стало притчей во языцех. Ваше появление в доме матери, да еще с любовницей, и ваше неприличное поведение на званом обеде стало лишним подтверждением нелепости такого плана.
Священник нервно покусал нижнюю губу, явно подыскивая дальнейшие слова.
— На прошлой неделе я обсудил сложившееся положение с леди Хартвуд, Она посвятила меня, как священника, во все грустные подробности ее жизни, а также раскрыла все условия самого завещания, ставившего ее в столь неприятное и мучительное положение. По просьбе леди Хартвуд я обратился к семейному поверенному. Я сказал, что хочу выступить свидетелем на суде и объявить о помешательстве Джеймса в последние дни и часы его жизни. Вследствие чего поверенный убедил леди Хартвуд, что проблем с оспариванием последней воли умершего сына у нее не возникнет. В таком случае законным будет признано то завещание, которое Джеймс составил еще при его вступлении в брак.
— Ясно. Значит, не было никакой необходимости всем нам ломать комедию в эти дни, — мрачно заметил Эдвард.
— Никакой, — согласился мистер Хоскинс, — Согласно более раннему завещанию, дом в Брайтоне остается вашей матери, а также часть дохода от состояния вашего брата. Все остальное принадлежит вам, ваша милость. Странно, что леди Хартвуд до сих пор ничего не сообщила вам.
Для Эдварда в этом не было ничего странного. В этом как раз и скрывался ответ на вопрос, почему леди Хартвуд так смело выступила против Элизы. Если бы он узнал об изменении завещания, он немедленно уехал бы из Брайтона вместе с Элизой, и тогда его мать лишилась бы возможности отомстить ему. Нет, в этом не было ничего удивительного.
Что теперь оставалось делать Эдварду? Он был бессилен, и его мать прекрасно знала об этом. У него похолодело на сердце.
Наконец леди Хартвуд вернулась домой. Мистер Хоскинс, обсудив с ней какие-то их дела, вскоре удалился, и тогда она пригласила Эдварда в гостиную. Она сидела в своем кресле, гордая, довольная, а он, стоя перед ней, чувствовал себя снова провинившимся маленьким мальчиком. Застарелый страх и унылая тоска опять зашевелились в его душе. Он почти явственно ощущал ее злость и ненависть к себе, более того, он не мог не видеть ее злорадной радости, потому что она сумела взять над ним верх. Он разозлился, но постарался держать себя в руках.
