От удивления она вытаращила глаза, но потом в них появилось понимающее выражение.
— Я могу сесть к вам на колени и шептать все непристойные слова, какие знаю, профессор, если вам так нравится. Или можете сказать мне, что хотели бы услышать. — Бросив ему порочный взгляд из-под накрашенных ресниц, она наклонилась к нему и шепнула: — Я немного знаю латынь, сэр.
— Это замечательно, — отозвался Дариус, чтобы поддержать ее, и прикусил изнутри щеку, чтобы не улыбнуться. — Нет, прошу вас, просто сядьте здесь, а я займу место там, и мы сможем… немного поболтать.
Она в растерянности закусила губу, но села там, куда он указал. Некое подобие леди с выставленными напоказ голыми ногами и со скромно сложенными на коленях руками.
— Ладно, но сначала я скажу. Когда миссис Скарлетт сообщила, что вы хотите поговорить, я, без сомнения, ожидала, что при этом буду лежать на спине.
Дариус не выдержал и улыбнулся:
— Не хотите ли чего-нибудь выпить? Или поесть?
Шарлотта выпрямилась и мгновенно насторожилась.
— Я умираю от голода! Но вряд ли сейчас время для еды, когда вечер только начинается и… Даже если мужчина заказывает себе что-то, он, хм, не делится, верно?
Кивнув, Дариус встал и, позвонив в колокольчик, вызвал слугу и заказал еду и бутылку вина.
— Вы невероятно добры, — поблагодарила Шарлотта.
— Это мелочь, — покачал головой Дариус и вернулся в свое кресло. — Пока мы ждем, я должен назвать вам причину, по которой я здесь. Я пытаюсь узнать о наклонностях определенного мужчины и знаю, что вы неоднократно бывали в его обществе.
— Нам нельзя рассказывать о наших посетителях, — быстро возразила она. — Насчет этого в доме твердые правила.
— Я поговорил с миссис Скарлетт, и она дала мне разрешение побеседовать с вами как раз на эту тему.
— Что ж, тогда все в порядке, но я не уверена, что буду очень полезна. Для меня они все на одно лицо, и, не сочтите за оскорбление, вскоре один член не отличим от другого.
Проклятие. Об этом он не подумал…
— Возможно, этот человек окажется особенным. Лорд Ричард Нидертон?
Шарлотта осталась на месте, но немного утратила свою живость.
— Значит, вы с лордом Нидертоном друзья?
— Нет, вовсе нет, — немного помолчав, ответил Дариус, подчинившись своей интуиции.
— Но вы расспрашиваете о нем? — Наклонив набок голову, она пристально разглядывала его.
— Да. — Дариус не хотел говорить большего и не хотел врать о шедевре эротики и риске проиграть пари.
Шли минуты, однако Шарлотта молчала, а потом раздался стук в дверь. Дариус открыл слуге, который поставил большую тарелку с мясом, сыром и хлебом, а затем и открытую бутылку вина и два бокала. Когда дверь за ним закрылась, Дариус жестом руки пригласил девушку к столу.
Голод заставил ее забыть о манерах, и Шарлотта набросилась на еду с детской жадностью. А Дариус наполнил их бокалы и, пока она ела, просто задумчиво потягивал вино. Определить возраст девушки было невозможно: нарумяненные щеки и накрашенные губы скрывали ее возраст и естественную красоту. Она была чрезвычайно хорошо сложена, но на плечах выпирали кости, и от той детской упитанности, которая у нее когда-то была, образ жизни и ремесло ничего не оставили.
Шестнадцать? Неужели ей исполнилось шестнадцать?
Шарлотта взглянула вверх с ртом, полным мяса, и поймала его внимательный взгляд.
— Простите, — покраснев и проглотив кусок, сказала она. — По-видимому, я более голодна, чем мне казалось. Джин притупляет голод, но я на самом деле не люблю его вкус. Это вино приятнее. — Она с изяществом просалютовала ему бокалом, и он в ответ поднял свой.
— Не нужно извиняться. Ешьте досыта, и мы закажем еще, если захотите.
— Никто не был таким добрым. — Она отодвинула тарелку, и Дариус рассмеялся.
— Почему все женщины, которых я знаю, так говорят?
— Потому что это правда. — Шарлотта сделала большой глоток вина. — Мне следует думать, что вы просто дурачите меня, чтобы получить то, что хотите, но почему-то мне кажется, что вы будете сидеть здесь, держать свои руки при себе и до рассвета кормить меня без всякого недовольства.
— Думайте что хотите, — пожал он плечами.
— Ладно. — Она откинулась назад. — Спрашивайте.
— Сколько вам лет?
— Четырнадцать.
Улыбка пропала с лица Дариуса. В течение короткого времени это было занятной игрой — заказать цыпленка и смотреть, как она с удовольствием ест. Но то, что он узнал, показалось ему отвратительным.
— Так что вы можете рассказать мне о Ричарде Нидертоне? — спросил Дариус, достав из кармана пиджака небольшую записную книжку в кожаном переплете.
Это была только первая его беседа, и во время ночей, последовавших за ней, Дариус быстро познакомился с темными сторонами викторианского общества и приобрел новое представление о том, что перенесла Изабель в руках мужа. Мужчина часто посещал эти рассадники садизма, и все неестественное или «запретное», очевидно, пользовалось спросом у лорда Нидертона.
Шарлотта невозмутимо рассказала Дариусу о своих встречах с Ричардом и наглядно описала все подробности, из которых стало ясно, что если большинство ее клиентов растворились в потоке кратковременных связей, то Нидертон оставил след у нее в памяти использованием кожаных ремней и своим талантом к унижению.
Шарлотта назвала пару девушек из «Бархатного дома», которые еще лучше знали его, — Нелл и Лора, и Дариус понял, что, если он хочет все узнать, ему придется провести не одну ночь в «Бархатном доме».
Каждая последующая ночь, когда он разговаривал с девушками почти вдвое моложе его о жестокостях, которых никогда себе не представлял, становилась тем, что он называл «худшей ночью в своей жизни». Девушки рассказывали свои истории с таким бесстрастным спокойствием, что Дариусу становилось плохо от страданий, которым подвергались их души. Даже самые распущенные содрогались при упоминании имени Нидертона, а когда они доставали инструменты или игрушки, которые он предпочитал, или показывали шрамы, которые остались от их использования, это было почти невыносимо.
Не прошло и двух недель, а Дариусу становилось все труднее и труднее возвращаться в дом Блэкуэллов и смотреть в лицо своей королеве. Изабель олицетворяла все самое прекрасное и доброе, что было в мире, и Дариус, прежде чем подняться наверх и дотронуться до нее, начал принимать обжигающе горячие ванны. Как будто он мог очиститься от знания, которое разъедало его чувство меры и справедливости. Как будто пока он не соскребет собственную кожу, он не будет достаточно чистым, чтоб приблизиться к ней.
