Маленькая дикарка жутковато захихикала.
— Что это за шутка, Перетта? Что за игра?
Только она уже отворачивалась. Перетту заинтересовало что-то иное, новая мысль, тень, звук. Ее головка наклонялась то на один бок, то на другой, в такт не слышному мне ритму. Тоненькая ручка потянулась, чтобы закрыть люк.
— Не-ет! Пожалуйста, вернись! Ну, Перетта!
Убежала… Исчезла, и ни звука, ни вскрика. Даже рукой на прощанье не махнула. Я уткнулась лицом в колени и зарыдала.
51. 15 августа 1610, вигилия
Видно, я снова заснула, потому что, когда открыла глаза, серебристый свет превратился в зеленоватый. В висках стучало, руки и ноги окоченели, да еще по лодыжкам дуло так, что зуб на зуб не попадал. Я потянулась, растерла замерзшие пальцы, чтобы восстановить кровообращение, и, занятая собой, не сразу сообразила, что сквозняка прежде не было.
Потом увидела, что дверь приоткрыта и в камеру сочится тусклый свет. У порога стояла Перетта, прижав ко рту руку. Я мигом поднялась.
Перетта жестом велела мне молчать, показала ключ, потом шлепнула себя по бедрам и изобразила тяжелую поступь Антуаны. Я беззвучно зааплодировала, шепнула «Умница!» и двинулась к двери. Только Перетта не пустила. Она первой скользнула за порог, захлопнула дверь и села на пол.
— Пожалуйста, Перетта! — взмолилась я. — Нужно бежать сейчас, пока ключей не хватились.
Дикарка покачала головой. В одной руке она держала ключ, а другой быстро проделала несколько движений. Я ничего не поняла, и Перетта повторила движения медленнее, хоть ее и распирало от нетерпения.
Суровое лицо, крест на груди. Отец Коломбин.
Крест покрупнее. Забавная пантомима — всадник одной рукой держит вожжи, другой — митру, которую вот-вот снесет ветром. Епископ.
— Ясно. Епископ. Отец Коломбин. А дальше?
Перетта стиснула кулачки и недовольно заухала.
Толстуха с походкой вперевалочку. Антуана. Снова отец Коломбин. Дерганая женщина в рясе — это явно сестра Маргарита. Сложная сценка, в которой Перетта точно касалась чего-то горячего, да еще несколько раз. Потом совершенно непонятный жест — Перетта развела руки в стороны, будто готовясь взлететь.
— Что это, Перетта?
Снова «полет». К взмахам крыльев прибавилась безмолвная гримаса, изображающая адские муки; потом опять сценка с «горячим» — Перетта понюхала воздух и наморщила нос, мол, пахнет плохо.
Тут я начала понимать.
— Огонь, Перетта? — спросила я неуверенно, но чувствуя, что догадка близка. Перетта просияла и кивнула на свои стиснутые кулачки. — Он зажжет еще одну жаровню?
Перетта покачала головой, ткнула пальцем в себя и обвела руками вокруг, мол, речь обо всем монастыре, о сестрах, о ней самой. Потом я снова увидела «полет», потом медальон с Кристиной Чудесной — Перетта вытащила его из-под рясы и настойчиво показывала мне святую мученицу в кольце пламени.
Я уставилась на Перетту. Так, теперь понятно.
Маленькая дикарка улыбнулась.
Теперь понимаете, что сбежать я не могла?
План Лемерля оказался куда мерзче и безжалостнее, чем я ожидала даже от него. Перетта объяснила мне все с помощью жестов, уханья, гримас, рисования на земле. Сама невинность, она частенько отвлекалась — то на блестящий кусок слюды, то на крик ночной птицы. Моя мудрая дурочка, моя бедная Перетта не ведала о дьявольских последствиях одолжения, о котором попросил ее Лемерль.
Лишь в одном Черный Дрозд ошибся. Он недооценил мою Перетту, решив, что приручил ее. Но это не под силу никому, даже мне. Она как птица, которая команды осваивает, но приручению не поддается. Только сними перчатку — мигом клюнет.
Вниманием Перетты я завладела. В любую минуту могу его лишиться, но других помощников у меня нет, а я пытаюсь составить собственный план. Не знаю, сумею ли дать отпор Лемерлю, но твердо знаю одно: попытаться нужно. Ради себя и Флер, ради Клементы и Маргариты. Ради всех, кого Лемерль обидел, обманул, изувечил. Ради всех, кого он отравил, угощая сладким ядом своей души.
Возможно, я обрекаю себя на гибель. Что ж, на такую жертву я согласна. При удачном исходе, вероятно, погублю его, но я согласна и на это.
Перетта снова заперла меня в камере. Так безопаснее всего. Если план сорвется, надеюсь, Флер поймет, что к чему. Надеюсь, Перетта запомнит свою роль. Надеюсь… Надеюсь… Целый мир зиждется на одном слове, на трех коротких слогах, похожих на безутешный крик чайки: на-де-юсь.
В саду поют птицы. Прибой лижет западную оконечность острова, хотя его слышно не так хорошо, как вчера. Где-то буруны катают статую Марии Морской — полируют о песок, размывают, медленно толкают к берегу, стачивают в безликий базальт. Никогда прежде я так остро не ощущала время, его ход, то плавный, то стремительный.
Несколько минут назад кто-то подергал дверь и, убедившись, что заперто, ушел. Я содрогнулась при мысли, что случилось бы, не запри Перетта дверь. Завтрак — кусок хлеба и чашку воды — протолкнули в люк, который тотчас захлопнули, словно у меня чума. У воды резкий запах, поэтому я, хоть и мучаюсь жаждой, пить ее не стану. Через час прояснится, сбудется ли мое «надеюсь».
Только бы Перетта не забыла. Только бы Лемерль ничего не заподозрил. Только бы талант с годами не исчез. Только бы все получилось. Только бы…
Перетта, не подведи меня!
Со вчерашнего вечера сестры усиленно готовятся к празднику. Всюду цветы, в часовне зажжены сотни высоких белых свечей, алтарь застлан вышитой хоругвью, которая древнее ордена доминиканцев и используется лишь ради такого случая. Монастырская святыня, фаланга Богоматери в золотой раке, выставлена на обозрение, равно как и парадное облачение Богоматери. Новую статую Богоматери одели в белое и голубое, постамент обложили лилиями — чем же еще? Запах лилий с любого расстояния узнаю, не помешают даже жаровни с сандалом и ладаном, которые я натыкал на каждом шагу, чтобы отгонять дурные мысли. Дыма столько, что свет из витражного окна кажется твердым, хочешь — разбирай на самоцветы.
С берега тайком я наблюдал за приближением епископа со свитой. Цвета чуть ли не за несколько лье видать — мерзко и жалко, что ему до сих пор нужна такая напыщенность. Вот она, непомерная гордыня, у священнослужителя вдвойне отталкивающая. Солдаты в ливрее, сверкающая позолотой упряжь… Скоро эта мишура вспыхнет и засияет по-настоящему, а мы с монсеньором исполним наш короткий танец. Я так долго ждал нашей встречи!
