Он очень жалел, что этим утром не смог уделить Элизабет больше внимания.
Рамиэль представил ее разгоряченную кожу, покрытую капельками пота и издающую слабый аромат флердоранжа. Дверь его дома неожиданно резко распахнулась.
Рамиэлю почудилось, будто на него обрушился чей-то невидимый кулак. Мухаммед должен был сопровождать Элизабет в Итон. Единственное, что могло заставить его остаться дома, было…
— Где Элизабет? — спросил Рамиэль внезапно охрипшим голосом.
Лицо корнуэльца было непроницаемым.
— Приходил муж.
Сердце Рамиэля похолодело.
— Ты, конечно, не впустил его?
— Нет, впустил.
Сорвавшись с места и уронив несколько коробок, Рамиэль разом перемахнул через две ступеньки и оказался на крыльце.
— Где она?
Мухаммед упорно смотрел поверх плеча своего хозяина.
— Она сейчас с графиней, в вашей спальне.
С души Рамиэля словно камень свалился. Она не вернулась к своему мужу. Он сделал шаг в сторону, чтобы обойти корнуэльца.
Но Мухаммед заслонил ему дорогу.
— Да свершится воля Аллаха, хозяин. Жизнь за жизнь, так завещал он. Я предлагаю вам взять мою жизнь за жизнь миссис Петре.
Элизабет… мертва?
В ту же секунду несколько коробок, которые Рамиэль продолжал прижимать к себе, оказались на полу, а его руки уже крепко держали корнуэльца за шиворот.
— Объясни!
Мухаммед и не пытался освободиться.
— Я подверг жизнь миссис Петре опасности, поэтому моя жизнь теперь в вашем распоряжении. Поступайте с ней, как посчитаете нужным.
— О чем ты говоришь?
Мухаммед стойко встретил яростный взгляд бирюзовых глаз хозяина.
— Ее отравили.
«Отравили!»— вновь и вновь звучало в голове Рамиэля, охваченного ужасом. Оттолкнув Мухаммеда в сторону, он ворвался в дом и помчался вверх по лестнице, перескакивая сразу через несколько ступенек. Достигнув двери своей спальни, Рамиэль со всей силы толкнул ее. От резкого удара дверь распахнулась и, ударившись о стену, чуть было не захлопнулась перед ним.
Бархатное кресло малинового цвета, в котором сидела графиня, было придвинуто к кровати. В комнате стоял полумрак из-за опущенных портьер, сквозь которые с трудом пробивался мутный дневной свет; при таком освещении светлые волосы графини казались серебряными.
Когда Рамиэль вошел в комнату, она резко выпрямилась. Однако, когда графиня узнала в вошедшем своего сына, она с облегчением вздохнула и поднесла палец к губам.
— Ш-ш-ш…
Рамиэль одним махом преодолел расстояние от двери до своей кровати. При виде Элизабет сердце его заныло. Кожа ее была белее подушки, на которой она лежала; под глазами залегли глубокие тени. Прежними остались только ее рыже-каштановые волосы. Казалось, будто все жизненные соки, покинувшие ее тело, сосредоточились теперь в этих длинных блестящих прядях.
— Не буди ее, сынок. Сейчас ей уже ничего не грозит.
— Как это случилось? — спросил Рамиэль хриплым шепотом.
Помимо своей воли он протянул к Элизабет руку и убрал с ее лба влажную прядь волос.
— Пойдем в другую комнату, там и поговорим.
— Нет.
Ярость и страх боролись в душе Рамиэля. Он обещал Элизабет, что с ним она будет в безопасности, но он не сдержал своего обещания.
— Я больше не оставлю тебя.
Присев на край кровати, Рамиэль потянулся к ее руке.
— Не прикасайся к ней.
Рамиэль замер. Затем медленно обернулся в сторону матери.
— Я дала ей успокоительное, но кожа Элизабет по-прежнему слишком чувствительна, — объяснила графиня. — Если ты ее разбудишь, она испытает сильную боль.
Рука Рамиэля застыла в воздухе, так и не коснувшись судорожно сжатых пальцев Элизабет.
— Что ты имеешь в виду, говоря о слишком чувствительной коже?
— Ее отравили, Рамиэль.
— Что это за яд, от которого обычное прикосновение вызывает боль?
Опасная мягкость в голосе сына не остановила графиню.
— Ты так давно не был в гареме, что уже успел забыть?
Кантаридин, хорошо известный под названием «шпанская мушка», достаточно часто использовался наложницами для усиления желания. Однако это средство обычно смешивали с какими-нибудь другими ингредиентами, иначе вместо возбуждения оно вызывало смерть.
— Это невозможно, — убежденно произнес Рамиэль.
— Возможно, уверяю тебя.
— Но как?
— Кекс был нашпигован кантаридином. Мухаммед дал Элизабет рвотное, чтобы очистить ее желудок. Если бы он не поторопился, она бы умерла.
Если бы Мухаммед не впустил в дом Эдварда Петре, ее бы не отравили.
— Эдвард Петре будет все отрицать.
— А ты уверен, что это был ее муж?
— А ты предлагаешь мне во всем обвинить Этьена? — резко возразил Рамиэль.
— Ты уверен, что яд предназначался для Элизабет? — спокойно продолжала графиня.
Корзина с лакомствами. Кекс был приготовлен для сыновей Элизабет. Никто не знал о том, что она собиралась навестить своих сыновей, кроме него самого и его слуг. Рамиэль внедрил в дом Петре своего шпиона; может, Эдвард сделал то же самое?
Мухаммед. Он знал, что от шпанской мушки нет противоядия. Единственное, что могло спасти человека от передозировки, было рвотное, причем принятое немедленно. Однако корнуэлец прекрасно знал и другое — что это средство тоже не всегда действовало. Шпанская мушка возбуждала так же легко, как и убивала. Доза, усиливающая желание, не очень отличалась от той, что вызывала смерть.
— Я не думаю, что в этом замешан кто-то из моих слуг. Но уверяю тебя, если это так, то я очень скоро узнаю, кто этот мерзавец, — угрюмо пообещал Рамиэль.
Он осторожно поднялся с кровати.
— Куда ты идешь?
— Хочу найти предателя.
— Ты же сказал, что не оставишь Элизабет.
Рамиэль не смог скрыть горечи.
— Тебе лучше удается защищать ее.
— Я не смогу помочь ей, когда она проснется, Рамиэль.
Он остановился.
Какое-то количество яда по-прежнему оставалось в организме Элизабет. И несмотря на то что к моменту ее пробуждения все самые страшные мучения останутся позади, она по-прежнему будет страдать от сильного желания.
Тут Рамиэль почувствовал, что его мужское естество невольно напряглось. Он ненавидел себя за свою слабость. И в то же время он понимал, что, когда Элизабет проснется, ей понадобится мужчина. Ей будет нужен лорд Сафир. И он больше не подведет ее.
Кэтрин видела, как ее сын смотрел на Элизабет. Лицо Рамиэля — точная копия его отца — выражало смесь горечи и нежности. В груди графини стало тесно от охвативших ее сладких воспоминаний и горького сожаления. О любви, которую она познала. О том, что могло бы быть, и о том, чего уже никогда не будет.
