Глава 17
Будь мистер Ричард Бринсли Шеридан ничтожным, низким, расточительным развратником, чья женитьба, в сущности, стала результатом договоренности с нетерпеливыми кредиторами, мы первые осудили бы и его, и тот шаг, который он предпринял».
«Корт джорнал».13 июня 1835 года, суббота.
Они танцевали.
Такого Софи не ожидала. Так была сосредоточена на своем плане и своей роли, что почти забыла о том, что она – не актриса на сцене, а леди на балу.
Музыка заиграла в тот момент, когда Лонгмор уводил ее от матери. Через минуту лорд и леди Бартрам стали танцевать, но не друг с другом – таков был этикет.
– О, прекрасный предлог не вести светскую беседу! – воскликнул Лонгмор.
Он повел Софи в гущу кружившихся пар, обнял за талию – и у нее перехватило горло.
– Я… не уверена… Прошла целая вечность, с тех пор как…
– Я поведу, – сказал он на французском. – Предоставьте все мне, мадам. ДОВЕРЬТЕСЬ мне.
И их захватил вихрь вальса. Софи забыла о своих планах, о магазине и обо всем на свете, остались только этот мужчина и его движения, такие же уверенные в танце, как и в любом другом деле.
Они кружили по бальному залу, и Софи, казалось, плавала среди облаков шелка и атласа – белых, пастельных, черных, радужно-ярких – и среди таких же радужных звезд – изумрудов, рубинов, сапфиров, жемчугов, но главное – бриллиантов, затмевавших все остальные камни своим сиянием.
Софи словно попала в волшебную страну. Ах, сколько таких балов она посещала под видом горничной? Сколько раз описывала подобные сцены для читателей «Спектакл»? Но сама она всегда была чужой в этом мире.
Софи не солгала, сказав, что давно не танцевала. Не танцевала с тех пор, как покинула Париж. Но раньше она никогда не танцевала в объятиях мужчины, которого… любила.
Подняв глаза, Софи встретила взгляд Лонгмора; в глазах его плясали веселые искорки… и что-то еще, но она не смогла распознать, что именно.
– Непослушная девчонка, – продолжал он по-французски. – Что я сказал тебе насчет реверанса? И почему я вообразил, будто ты послушаешься?
– У меня была причина, – ответила она на том же языке. Говорить по-франуцузски было куда легче, чем на ломаном английском мадам, – слова сами слетали с языка. А коверкать английский так, как, по мнению окружающих, подобало французам, было очень нелегко.
– О, у тебя всегда есть причины… – заметил Лонгмор.
– Дело в том, что грация балерины при реверансе привлекает всеобщее внимание, – пояснила Софи. – И так удобнее всего продемонстрировать все достоинства платья.
– Даже так? Разве оно предназначено не для того, чтобы ты выглядела ослепительно во время танцев?
– Ты быстро учишься, – одобрительно кивнула Софи.
– Это самооборона. Как у Кливдона, – буркнул граф, повернув голову.
Софи проследила за его взглядом. Марселина танцевала со своим герцогом, и теперь всем, кто видел их, стало понятно, почему он нарушил неписаный закон высшего общества и женился на модистке. Было очевидно и то, что он женился на женщине, любившей его беззаветно. А он, конечно же, любил ее.
И Марселина была достойна счастья. Она тяжко работала с самого детства. Старалась сохранить брак с обаятельным бездельником-кузеном. А потом нагрянула холера и уничтожила все, что у них было, все, ради чего они трудились. Тогда Марселина, взяв младших сестер и дочку, привезла их в Англию, имея при себе очень немного – горсть монет и яростное желание добиться успеха в жизни.
Софи отвела глаза от сестры.
– Если ты так хорошо разбираешься в фасонах платьев, то наверняка понимаешь, чего я добиваюсь. Видишь ли, все наши платья должны быть красивыми не только в неподвижном состоянии, но и в движении. Прошу вспомнить нашу первую миссию, которая привела нас к Жуткой Хортен. Помнишь?
– Такое я просто не способен забыть. Особенно ту твою мушку на лице…
– Так вот, мы отправились туда, чтобы проверить, сильно ли изменилась Даудни и представляет ли она теперь для нас угрозу. Обстановка оказалась лучше прежней, однако ее модели по-прежнему отвратительны. Но как заставить твою мать увидеть это?
– Но при чем тут реверанс?
– Неужели не понял, когда меня представляли твоей матери, она была окружена платьями от «Мэзон Нуар». Леди Бартрам, леди Клара и я – все мы одеты в модели Марселины. Твоя мать не могла не заметить разницы между тем, что носит она, и тем, что на нас. Конечно, пройдет время, прежде чем она все осознает, но мы посеяли семена сомнения.
– Коммерция! – догадался Гарри. – Реверанс – это коммерция.
– Реклама, – уточнила Софи.
– У меня от вас, мадам, голова кружится. – Граф вздохнул и закружил ее в танце столь энергично, что у нее-то голова действительно закружилась.
И тут она обо всем забыла. Остались лишь эти чудесные мгновения. Как она могла думать когда-то, что вальс – это просто танец? Вальсировать с Гарри – все равно что заниматься любовью, изнемогая от сладостной муки. Касаться, но не ласкать… Держать друг друга в объятиях, но не обниматься… Ощущать нарастающее желание и жар, не имея возможности облегчить свое состояние и достигнуть вершин блаженства.
Она находилась совсем близко от него, и эта близость опьяняла, кружила голову. И почему-то казалось, что она всегда принадлежала этому мужчине и всегда будет принадлежать. Неужели все женщины, танцевавшие вокруг, испытывали сейчас то же самое?
«Как я могу остановиться? – думала Софи. – Как могу вернуться к прежней жизни – к жизни без него?»
Бессмысленные вопросы. Они просто играют свои роли, а их любовная связь – случайность. Только дурочка может превращать все это во что-то романтическое. А она, Софи, не дурочка. И у нее нет времени на глупости, – у нее множество неотложных дел. И если она сделает ошибку… Тогда жизнь леди Клары будет загублена. И рухнут все надежды и мечты сестер Нуаро.
И все же… Ужасно трудно думать о делах, когда она танцует с Гарри!
Тут музыка смолкла. Уже?.. Софи хотелось броситься ему на шею и долго целовать, прижимая к себе, потому что…
Потому что, хоть и ненадолго, она почувствовала, какова жизнь в его мире. Тут она именно жила, а не подглядывала в замочную скважину. И наконец-то она поняла, что это такое – быть особенной. Поняла, какими когда-то были ее предки. Конечно, они вовсе не считались искусными ремесленниками, изобретателями или храбрыми воинами. Просто они были рождены особенными. Были рождены аристократами.
Более того, сейчас она вдруг вообразила… поверила, что и для него она – особенная.
Может, так и есть. Но теперь она сознавала, что эта история подходила к концу. Да, пора было завершать эту трагикомедию. Или, возможно, фарс.
