С той минуты, как они сели в поезд, он ожидал от нее каких-нибудь действий: попытки выкрасть крест, нажатия стоп-крана. Он не мог предсказать ее действия. И в каком-то смысле он даже надеялся, что она что-нибудь предпримет, что-нибудь, что разобьет это ужасное, острое, как стекло, напряжение между ними. Что-нибудь, что прояснит для него причину, по которой он это делает, а также ответит ему на вопрос: почему любовь и ненависть, которые он испытывал к ней, перемешались и кипят у него внутри и, как кислота, выедают дыру в его сердце? Что-нибудь, что даст ему повод накричать на нее, схватить ее и трясти, пока не застучат ее зубы, как ему хотелось сделать это в то первое утро в отеле… или что-то, что просто прогонит гнев и боль, превратив их в пустоту и апатию, которые позволят ему повернуться к ней спиной и уйти, как и нужно было сделать с самого начала, и — выбросить ее из головы. Но она ничего не предприняла.
В вагоне он однажды вздремнул — только чуть-чуть, он все время оставался настороже, как делал это раньше, когда служил в полиции. Адам почувствовал, как она сидя в кресле рядом с ним, зашевелилась, и с каким-то болезненным облегчением он подумал, что вот наконец она сейчас незаметно вытащит крест у него из кармана. Он мгновенно проснулся, с быстротой нападающей змеи схватил ее за руку и впился в нее взглядом.
Она посмотрела на него с холодным презрением и медленно, спокойно убрала свою руку. Затем она наклонилась и подняла расписание, которое упало на пол ей под ноги, что, по-видимому, она и собиралась сделать до этого и что он не правильно истолковал. Все с тем же спокойствием она откинулась на спинку кресла и стала изучать расписание. Это было хуже всего — она опять не дала ему повода уйти.
Нет, хуже всего было ее молчание. Она не сказала ему ни слова, если не считать той короткой вспышки негодования в магазине Ориона. Ее лицо было таким непроницаемым, похожим на маску, что по нему невозможно было определить, о чем она думает. Но он догадывался. Ее тоже терзал вопрос «почему», и она, наверное, причислила его к разряду больших болванов, каким он стал себя считать и без нее.
Он вышел из магазина, держа в руках мешки: два комплекта седельных сумок со съестными припасами, пара скатанных одеял, одежда Энджел. Лошади, которых он выбрал перед тем, как они вошли в магазин, уже были оседланы и поданы, их вожжи были обмотаны вокруг столба, вбитого возле магазина.
У небольшого крыльца сидел человек в шляпе, надвинутой на лоб; у ног его стояла бутылка. Адам мельком взглянул на него, но человек показался ему безобидным. Энджел села на ступеньки крыльца и устремила свой взгляд на горы.
И Адам понял, что время для размышлений, зачем он взял ее с собой, истекло, а его гнев угас.
Он бросил седельные сумки и скатанные постели на крыльцо, и они упали с глухим стуком. Человек с бутылкой даже не поднял глаз. Энджел — тоже. Адам сел рядом с ней.
— Ты в любой момент могла украсть у меня этот крест, — сказал он.
— Возможно, — произнесла она равнодушно. — Но в поезде я бы с ним не ушла далеко.
— Следующие три ночи я должен буду спать с револьвером в руке?
Она посмотрела на него. Глаза у нее были ясные и такие же синие, как лето в Колорадо, но в отличие от него — лишенные выражения.
— Ты бы не застрелил меня.
Адам тихо спросил:
— А ты, Энджел? Ты бы застрелила меня? Ты смогла бы перерезать мне горло, когда я спал?
Она смотрела на него целую минуту, прежде чем ответить.
— Ты болван, — рявкнула она. — Если смогу, я заберу у тебя этот крест. Ты знаешь это. Тот, кто четыре дня будет лезть в гору, чтобы отвезти к индейцам то, что стоит тысячи, нет, миллионы долларов, другого и не заслуживает.
Она опять посмотрела на него, и на этот раз ее глаза зажглись искорками синего огня.
— Индейцы! — презрительно процедила она. — Зачем им этот крест? Они даже не понимают, что это такое! Они оставили его без присмотра, и его украли, и снова украдут, — ты ведь понимаешь это, правда? И что тогда будут значить все эти твои распрекрасные идеи о том, что хорошо и что плохо?
Вдали пыхтел "паровоз — он привез сюда кое-какие товары из крупных городов. Адам полез в карман и достал пачку банкнот и несколько серебряных монет.
— Вот, — произнес он, схватив ее за руку, и положил деньги в ее ладонь. — Поезд скоро тронется, и если ты на него не успеешь, тебе два дня придется ждать следующего.
Советую поторопиться.
Она взглянула на деньги на своей ладони, не тронулась с места.
Помолчав, она заговорила, и ее голос был хриплым от недоверия:
— Так вот как? Ты привез меня сюда лишь для того, чтобы теперь отправить обратно? И куда я, по-твоему, должна пойти?
— Мне все равно, куда ты пойдешь, — ответил он резко. — У тебя теперь есть деньги, а это главное, что тебя волнует. Так давай иди!
Но на самом деле ему совсем не было все равно, и внезапно он получил ответ на вопрос, который его мучил все это время. Он понял, зачем привез ее сюда. Не потому, что он дал обещание Консуэло или Джереми Хаберу. Он мог бы оставить ее в Сан-Франциско. Но если бы он это сделал при тех отношениях, которые сложились между ними, когда ненависть кипела в его сердце, она никогда бы не вернулась к нему. Все было бы кончено раз и навсегда. А он не был готов отпустить ее. Оказывается, все объяснялось очень просто.
Может быть, она попытается сбежать от него в горах?
Но если сейчас она возьмет деньги и сядет в поезд, между ними все равно все будет кончено. Она исчезнет навсегда.
И хотя он чувствовал, как что-то сжалось у него внутри и сердце бешено заколотилось, он должен был выяснить это сейчас. Он должен предоставить ей этот шанс.
Он угрюмо произнес:
— Здесь хватит денег, чтобы вернуться в Сан-Франциско. Если тебе нужно больше, пошли телеграмму Тори Кантрелл или Консуэло Гомес в Каса-Верде, в Нью-Мексико.
Тебя всегда будут там ждать. Я не прогоняю тебя. Решай сама, что делать. Ты же сама говорила, что я тебе не нужен.
Она не отрываясь продолжала смотреть на деньги в своей руке. А потом она медленно сжала их в ладони. Адам почувствовал, как надежда, которая еще теплилась в нем, постепенно оставляет его.
Вдруг Энджел швырнула деньги ему в лицо. Несколько банкнот упали на его колени, монеты покатились по крыльцу.
— Я не хочу возвращаться в Сан-Франциско! А этого, — она презрительно ткнула пальцем в разбросанные купюры, — недостаточно, чтобы заплатить за этот крест. Пока он у тебя, мистер, я буду твоей тенью, и если ты думаешь по-другому, ты еще глупее, чем я предполагала.
— И все? — спросил он спокойно. — Это единственная причина?
Он видел, как она проглотила комок в горле, но она даже не взглянула на него.
