Кто бы ни владел домом теперь, думала Энн, он, конечно, не откажет ей в возможности пройти по саду, посидеть под кленом, посмотреть на комнаты, где прошли самые счастливые годы ее жизни!
Энн вышла из машины и почувствовала страшную усталость. Поднявшись на крыльцо, она позвонила, слушая, как звон замирает в глубине дома. Она подождала, но никто не появился. Энн позвонила еще раз и решила, что дома никого нет. Все складывалось лучше, чем она надеялась. Она обошла дом и увидела, что шторы и в гостиной, и в спальнях наверху задернуты.
Дом был, очевидно, пуст. Сердце Энн подпрыгнуло. Как хорошо она знала секрет окна в кладовой! Это был вход, которым они пользовались в тех нередких случаях, когда нечаянно захлопывалась дверь снаружи или, возвратившись из отпуска, обнаруживали, что миссис Бриггс больна и их некому встретить дома.
Через несколько секунд окно было открыто и Энн проникла в дом. Из кладовой она прошла на кухню. Все вещи оставались на своих местах и в том виде, в каком она их покинула. Она быстро прошла по коридору, оглядела холл и вошла в гостиную. Там она раздвинула шторы, открыла окна, свет ворвался в помещение, и теперь наконец увидела комнаты, которые занимали так много места в ее привязанностях.
Какие потертые занавески, думала Энн, и какие пыльные! Надо отдать их в чистку. Неужели в коврике перед камином было так много дыр? А как часто она, бывало, напоминала себе, что при первой возможности надо отремонтировать створку книжного шкафа! Она обошла комнату, передвигая стулья, перекладывая диванные подушки, вытерла пыль с часов и машинально завела их. В одном углу обои покрылись пятнами — там, где лопнула труба. Стоит ли их переклеить? В сущности, вся комната требовала новой покраски.
И вдруг, словно от толчка, она остановилась. Неужели она критикует и находит несовершенства в своем родном доме? Неужели великолепие Галивера открыло ей глаза на убогость дома, который она обожала?
Быстро, словно стыдясь обидеть любимого друга, она решила пойти наверх, но поднималась по лестнице медленно. Ей казалось, что дом разговаривает с ней, она слышала голоса в тишине, картины прошлого возникали в душной, спертой атмосфере.
На площадке Энн повернула к своей комнате. Здесь тоже окна были зашторены. Она раздвинула занавески и увидела маленькую узкую кровать, на которой спала много лет, покрытый куском муслиновой ткани туалетный столик и гардероб, где висели ее платья. Она открыла его: все платья, которые она оставила, когда вышла замуж, были на своих местах. При виде этих личных, близких вещей, когда-то составлявших часть ее самой, у Энн защипало в горле.
Она вышла из своей комнаты и пересекла площадку. В этой комнате была спальня отца. Здесь пахло табаком, шотландским твидом и лосьоном. Смесь этих запахов безошибочно ассоциировалась с отцом, и его образ возник перед Энн настолько живо, что она могла только беспомощно закрыть лицо руками. У нее было такое чувство, что он был здесь и ждал того момента, когда она приедет домой.
— О папа, папа! — Она невольно произнесла это вслух, и собственный голос удивил ее. Вслепую повернувшись, Энн ушла из этой комнаты в свою и здесь разрыдалась. Слезы, слишком долго сдерживаемые, хлынули потоком, и, упав лицом вниз на свою постель, она плакала, громко всхлипывая, словно сердце ее разбилось, и все тело ее сотрясалось от внутренней опустошенности.
Много позднее Энн осознала, что слезы высохли и что она лежит, изнуренная, зарывшись лицом в подушку. Ей стало холодно, она повернулась, подняла голову и увидела, что наступила ночь. Комнату наполняли мягкие сумерки, за окном в саду слышался тонкий свист летучих мышей, круживших в ночном полете. Застывшая, на негнущихся ногах, Энн подошла к окну. Ее глаза устали от рыданий, но, как ни странно, она чувствовала, что отдыхает. Страдание ушло. Ушло и еще что-то — то хаотическое состояние сильного душевного волнения, что бурлило в ней весь день и всю предыдущую ночь.
Она обретала мир, как будто слезы смыли все ненужное, оставив тепло и мягкость, неопределенное чувство нежности и душевного покоя.
И наконец она поняла, что может думать, может без паники встретить мысли, которые охватили ее ночью.
Теперь Энн могла без ужаса вспомнить появление Джона в ее комнате, его обвинения и его неистовую властность. Значит, ее ужас прошел? Следом за этим вопросом, который она задала себе, немедленно пришел другой: а был ли это ужас?
Положив голову на перемычку окна, она заново шаг за шагом выстроила все события: вспомнила лицо Джона, когда она шла по комнате навстречу ему; сильную, почти грубую хватку его пальцев; вопросы, которые он ей задавал, и потом она вспомнила его рот, его губы, державшие ее в плену, когда она лежала в его объятиях. Она ощутила, как гулко отозвалось ударами ее сердце, как участился пульс, и теперь поняла, что это был не страх, а что-то другое…
Она вспоминала голос Джона, полный эмоций, когда он говорил, что полюбил ее. В этот момент его скрытность исчезла, железный контроль над собой, который он взращивал всю жизнь, был сломан. Это было удивительно, однако не настолько же, чтобы испугать… Но была ли она испугана? — снова спросила Энн себя и уже знала ответ.
Так ясно, как будто все части загадочной картинки встали на свои места, увидела Энн себя, увидела всю свою жизнь, разворачивающуюся в этот момент перед ней, как серебряный свиток.
Почему она так долго бежала от Джона, почему так боялась его? Теперь в темноте своей спальни Энн поняла себя.
Она видела себя в заботах о своей семье, любящей отца и любимой им. И все-таки она всегда была человеком, который дает, который щедро изливает свою любовь.
Ей принадлежали и их тревоги, и их радости. Ей принадлежала власть, и она была щедрым дарителем.
Она вспомнила появление Джона в доме. Другие видели в нем человека, который предлагал так много, но она отвергала его великодушие и старалась ускорить его отъезд? Почему, почему?
Энн знала правду и опустила лицо на согнутую руку. Она боялась, но не силы Джона, не его денег или положения в обществе, а себя. Она боялась, что он захватит ее, боялась отдать свой трон, потому что ее сердце хотело этой сладкой капитуляции.
Да, вот где правда. Она боялась своих чувств, своих эмоций, которые поднимались в ней, если он был рядом. Всякий раз, когда она бывала с ним, всякий раз, когда бросала ему вызов, ее внутреннее убеждение шептало ей, что Джон — мужчина, от которого она должна брать.
И теперь Энн смиренно признала, что потерпела отчаянную неудачу, цепляясь за свои идеалы. Она знала, что не ужас испытала той ночью, когда Джон прижал ее к себе и поцелуем заявил свои права на нее.
