– Леди! – прозвучало над широким потоком. – Стойте! Река глубокая, не то, милая, я позвал бы вас подойти ближе.
– Придержи язык, шалопут. Не видишь что ли, это настоящая леди, – произнес грубый голос, который говорил раньше.
По воде побежала рябь; из-за островка, заросшего старыми ивами, показалась тяжело нагруженная барка. Спереди лежали на тюках несколько лодочников, на корме, правя веслом, стоял очень высокий человек.
– Гляньте! – крикнул он, перекрывая зычным голосом шум реки. – Гляньте, она пройдет у меня под этими ветками, как покладистая лошадка!
Он сильным ударом рассек воду, и лодка скользнула под самым берегом, на котором стояла Мэри, в пяти или шести ярдах от нее. Она едва успела разглядеть высокого юношу с очень прямой осанкой, одетого в клетчатую рубаху и холщовые штаны. Его босые ноги, худые и бледные, как мрамор, упирались в мокрые доски палубы, шея тоже была голая, на бескровном заострившемся лице густо курчавились темные бакенбарды. Волосы, явно много месяцев не видевшие ножниц, спутанными прядями плескали на ветру, словно грива степного скакуна. Губы бесшабашно улыбались, но глаза горели яростью, от которой хотелось спрятаться.
Течение Дервента и попутный ветер несли барку прочь. Юноша обернулся и глянул таким страстным орлиным взором, а его античные губы сложились в такую ласковую и добрую улыбку, что голова у Мэри закружилась от избытка чувств, от жгучих и нетерпеливых желаний, пробужденных этой улыбкой и этим взглядом. Она на миг зажмурилась, ослепленная.
Когда Мэри вновь открыла глаза, лодка уже превратилась в крохотное пятнышко. Юноша исчез почти до того, как она успела его узнать. Образ скользнул по поверхности сознания и пропал, не дав себя удержать, и все же это был он. Мэри знала, чувствовала, что это так. Теперь она могла вернуться домой и жить ярким утренним видением до тех пор, пока судьба подарит ей не столь мимолетную встречу. О! о, если бы она успела коснуться его руки, перемолвиться хоть одним словом лицом к лицу. Почему она не спрыгнула с берега в лодку? Ведь было так близко! Он бы ее подхватил… но, – подумала она, – очень скоро я вновь про него услышу. Коли Заморна в Африке, скоро его имя прогремит по всей стране до самой затерянной деревушки. И он меня любит, знаю. Я прочла это в его глазах. Надо продержаться какое-то время на милом взгляде и улыбке…
Но как же мой отец!.. Барка направлялась в Витрополь. Если Адриана узнают и задержат, отец снова его вышлет, а разве ему остаться неузнанным? Я почти жалею, что у него такая примечательная внешность. Он очень исхудал и бледен, однако черты все те же. О, если бы я могла за ним последовать! Я должна, должна ехать в Элрингтон-Холл. Эта мысль пробуждает во мне новую жизнь. Может быть, я вновь увижу его хотя бы на миг, и там я сумею наблюдать за своим грозным отцом. Еду сегодня же! Олнвик – постылая тюрьма, я не могу здесь долее оставаться.
Боже! Призри на Заморну, храни его, даруй ему победу, сокруши его врагов, а главное, главное – пусть он меня помнит!
* * *
Солнце 17 декабря зашло. Много часов минуло с тех пор, как его последние лучи угасли далеко над Атлантическим океаном.
Читатель, ты среди Олимпианских холмов. Забудь Олнвик, забудь зимнее утро, выброси из головы Мэри Перси. Вообрази черные пустоши впереди, позади, справа и слева от тебя, а над ними – чистый полог звездного неба.
Видишь черный гребень? За ним лежит заросшая вереском долина: там пылают костры, озаряя походные палатки. Лагерь спит, ибо сейчас полночь.
Глянь на этот валун. Вокруг никого, лишь ветер гуляет окрест замшелого камня, а час назад с него говорил перед войском Уорнер – предводитель повстанцев!
Да, час назад ты мог бы услышать, как звенит над замершей армией страстный голос, произнося речь, которую Ангрия никогда не забудет[94]. Многие молодые воины не спят сейчас, лежа у бивачных костров в долине, несмотря на усталость, ибо в их ушах еще отдается мужественный голос вождя, в сердце пылает зажженное им пламя.
Как ни темна ночь, как ни яростно завывает ветер в ложбинах между холмами, Уорнер еще не ушел с места, где говорил речь. Его офицеры разошлись, войско давно отдыхает, а сам он лишь сейчас двинулся в сторону Черч-Хилла – своей временной штаб-квартиры.
Он выбрал самый короткий путь – каменистую дорогу, скорее даже просто лощину между двумя вересковыми склонами. Примерно в полумиле впереди показались огни деревушки, мерцающие на краю плодородной прерии, которая зеленым лесным поясом охватывает подножие Олимпианских холмов. Везде царило одиночество и безмолвие. Луны не было, лишь звезды трепетно сияли на черном небе.
Бесстрашный гверильеро смело шагал вперед, полный мыслями, которые то смертоносными дротиками обрушивались на врагов, то чистой благодарственной жертвой устремлялись к небесам. Охваченный душевным подъемом, он перепрыгивал встающие на пути камни, словно один из тех благородных оленей, которых ему нередко случалось преследовать средь этих самых холмов.
Внезапно впереди захрустели камни, будто кто-то приближается. В тусклом свете звезд мелькнул черный силуэт. Раздался низкий отрывистый лай, и через мгновение Уорнера едва не сбил с ног огромный косматый пес, в порыве нежности лижущий ему лицо. Вновь и вновь он так же коротко лаял, съеживаясь от упреков, затем повернулся и двинулся прочь, словно приглашая Уорнера за собой.
Опытное ухо охотника сразу узнало этот особенный хриплый лай, который так часто слышало в недавние годы. Уорнер последовал за псом. Они обогнули поворот дороги, и перед ними блеснул яркий свет. Он шел от фонаря, поставленного на мшистый гранитный валун, к которому прислонилась закутанная фигура. Она стояла неподвижно, скрестив руки на груди и опустив голову.
Пес метнулся к ней, затем снова к Уорнеру. Теперь тот отчетливо видел это великолепное животное: огромное, похожее на льва, с умной и благородной мордой.
Уорнер знал его: Росваля, грозу оленей, любимую шотландскую борзую Заморны. Коротышка, скупой на проявления нежности к людям, любил породистых собак, и часто, лежа на ковре с маленьким Августом на руках (сейчас мальчик вместе с красавицей матерью укрывался на чужбине), позволял Росвалю скакать вокруг и вылизывать его окровавленным, в пене после охоты языком. Часто он гладил пса, кормил из собственных рук и всячески баловал, когда тот в охотничий сезон гостил вместе с хозяином в Уорнер-Холле, чем воспитал в Росвале бешеную любовь к себе и столь же бешеное недоверие к остальному человечеству.
Уорнер знал, что лев последовал за хозяином в изгнание – но как он вернулся? разве его не поглотили волны? Неужто человек у камня, закутанный безмолвный призрак… но нет, рост и осанка говорили, что это не он. Фигура явно была женская, ноги, выглядывающие из-под плаща, отличались миниатюрной изящностью. Ветер раздувал серый капюшон, и Уорнер видел густые длинные кудри.
