– Это ты о чем? Я должен жениться на ней?
– Да, – ответил Трент. – Думаю, должен.
Люк заморгал, глядя на брата. Трент никогда не одобрял его любовниц, даже в качестве темы, допустимой для разговоров. А теперь ведет речь о женитьбе.
Трент смотрел на него вполне серьезно.
Карета дернулась и остановилась перед домом Люка.
– Она любит тебя, брат. Дураком ты будешь, если позволишь ей уйти.
Эмма его ждала. Она вылетела из дверей, едва карета Трента остановилась, и заковыляла по булыжникам так быстро, как только позволяла больная щиколотка.
Люк вышел из кареты с тяжелым сердцем. Черт, ему казалось, что тело за последние четверть часа стало весить в четыре раза больше!
Обычно на людях Эмма строго соблюдала приличия, воздерживалась от прикосновений, за исключением случаев, когда возникала необходимость из-за больной лодыжки, и всегда помнила, что за ними наблюдают. Но сейчас, похоже, это ее вообще не волновало. Она кинулась к Люку и заключила его в свои объятия.
– О, Люк, – выдохнула Эмма, пряча лицо у него на груди. – Я так за тебя тревожилась!
Он застыл, опустив руки вдоль тела. Эмма это почувствовала, отступила назад и настороженно посмотрела на него.
– Идем, – пробормотала она. – Давай войдем в дом.
Он скованно кивнул и оглянулся на брата. Тот наблюдал за ними, сведя брови вместе в незаданном вопросе.
Трент уже слишком глубоко засунул нос в их отношения с Эммой. Люк покачал головой, словно говоря: «Не сейчас».
Трент кивнул и сказал на прощание:
– Обращайся ко мне, если тебе что-нибудь потребуется. Завтра я загляну, и мы поговорим о том, что делать дальше.
Люк, конечно, не собирался делать этого, но вслух ничего не сказал. Отвернувшись от брата, он пошел вслед за Эммой в дом, впервые за все это время не сделав ни малейшей попытки поддержать ее, чтобы она не утруждала больную щиколотку.
Эмма поднялась с ним наверх, в спальню. Слуг нигде не было видно, зато его ждала ванна, наполненная горячей водой, и чистая одежда.
Да только, несмотря на грязь, в которой ему пришлось провести последние сутки, Люк не имел ни малейшего желания нежиться в ванне.
Он вошел вслед за Эммой в комнату, закрыл за собой дверь.
Эмма повернулась к нему.
– С тобой все хорошо? Тебя не били, нет?
– Нет, – отрезал он, посчитав вполне достаточным этот ответ на оба вопроса.
Эмма потупилась.
– Прости меня, Люк. Я знаю, ты не хотел никого в это вовлекать… особенно Трента.
По крайней мере она знает, почему он злится, и не притворяется, что не предавала его.
– Тогда почему ты это сделала?
Голос его прозвучал как удар хлыстом, и Эмма съежилась.
– Я и не хотела. Я пошла к мистеру Хокинзу – Самсону и рассказала ему, что ты хочешь справиться со всем сам, но он настоял. Он сказал, Трент лично знает лорда Уинчелла и сможет быстро все решить. Я только хотела, чтобы ты вышел оттуда. И не могла нормально соображать, зная, что ты в опасности.
Люк сжал кулаки.
– В самом деле? Ты пошла к Сэму? Пошла к Сэму и искренне думала, что он не обратится к Тренту?
Очевидно, она вообще не понимает, как это происходит у них в семье. Все обращаются к Тренту за любым пустяком.
Тут в глазах Эммы молнией сверкнул вызов.
– Ничто не имело значения, кроме необходимости вытащить тебя оттуда!
– Значит, ты сознательно пошла против моего прямо выраженного желания.
– Я пыталась придумать что-нибудь другое…
– Эмма, я попросил тебя доверить мне разобраться с этим. Мне! Но ты этого не сделала, вот и все.
Ее лицо исказилось страданием.
– Прости.
– Ты знаешь, что я об этом думаю. Я честно рассказал тебе, что чувствую, когда Трент вмешивается в мою жизнь. И я мог разобраться с этим сам, но ты не дала мне такой возможности.
– Я так… так сильно за тебя боялась! – Ее голос звучал так жалко.
– И поэтому ты рассказала ему, – Люк с трудом сглотнул ком в горле, – о том, что со мной делал отец?
Эмма отпрянула.
– Я ему этого не говорила!
Он прищурился.
– О, Люк, – прошептала Эмма. – Это вырвалось у меня, когда я разговаривала с мистером Хокинзом и леди Эзме. Должно быть, они и рассказали Тренту. Прости.
О боже! Теперь знает вся семья. Эзме, наверное, уже написала Тео и Марку и рассказала и им тоже.
– Я думала, они знают, – прошептала Эмма. – Я представления не имела, что им ничего не известно. И может быть, все это время рассуждала не очень здраво.
Люк посмотрел на Эмму новыми глазами. Ее предательство, как кислотой, прожигало в нем дыры.
– Я не могу, – произнес он ледяным голосом.
– Люк, – взмолилась Эмма, – пожалуйста! Мне так…
– Я ухожу, – отрезал он, оборвав ее. – И не жди меня.
Он повернулся к ней спиной.
– Не убегай от меня, Люк. Только не сейчас!
Не обращая внимания на ее мольбы, он быстро вышел из комнаты и сбежал вниз по лестнице. Заглянув в кабинет за пистолетом, вышел через заднюю дверь к конюшне, где оседлал коня и выехал в наступающую тьму.
Люк не поехал в клуб джентльменов. Не поехал ни в паб, ни в игорный дом, ни в бордель, ни в одно из тех мест, куда отправлялся первым делом, чтобы приглушить раны от режущих душу клинков. А сейчас эти клинки были особенно острыми и резали глубоко.
Сегодня ночью он обойдется без своих обычных прибежищ. Сегодня ночью он решил найти Роджера Мортона.
Эмма еще долго стояла в спальне Люка, смотрела на дверь, потрясенная его гневом, его внезапным уходом. Собственной неспособностью его остановить.
Сердце болело, отчаянно трепыхаясь в груди.
Он на нее разозлился. И разве можно его за это винить? Она пошла наперекор его желанию. Все рассказала Сэму и не сумела переубедить его – Сэм тут же отправился к герцогу. Но что еще хуже, обуреваемая тревогой и страхом за Люка, она выдала его секрет, знать не зная, насколько он потаенный, пока не выболтала все его брату с сестрой.
Часы тянулись мучительно медленно. Он велел не ждать, но Эмма все равно ждала. А что еще она могла делать?
Эмма не знала, куда он пошел. Скорее всего в клуб, но как бы ей ни хотелось его разыскать, она понимала, что если явится туда и потребует пропустить к Люку, ей сразу откажут.
Она пошла в комнату на третьем этаже, с помощью Делейни приготовилась ко сну и легла в кровать. Дрожа, смотрела в потолок. Эта комната всегда казалась ей холодной и безрадостной – обставлена очень просто, стены покрашены белой краской, простые дубовые половицы. Никаких ярких тонов, никаких ковров, никаких лишних украшений, потому что Люк никогда не поднимался сюда и редко принимал гостей.
