Супруг сеньоры Хинесы исчез в неизвестном направлении, когда Рамон еще не появился на свет, и с тех пор она посвятила себя воспитанию сына. После смерти родителей сеньора Хинеса получила небольшое наследство, и они с Рамоном не бедствовали – в основном благодаря ее разумности, практичности в делах и строжайшей экономии.
Они жили в двухэтажном каменном доме с внутренним двориком и длинным железным балконом. Чисто выбеленная комната сеньоры Хинесы была увешана картинами религиозного содержания и заставлена этажерками, сундуками и бюро с выдвижными ящичками, где, как подозревал Рамон, хранились всякие ненужные мелочи. Они никогда не принимали гостей; в доме была только одна служанка, которую сеньора Хинеса изводила подозрениями и придирками. Рамон привык видеть мать сидящей за большим столом темного дерева и методично листающей хозяйственную книгу.
Однажды, уже будучи взрослым, он спросил об отце. Сеньора Хинеса пришла в страшное возбуждение, вскочила с кресла и принялась ходить по комнате.
– Он был никчемным человеком, он не верил в Бога, он уехал, ничего не сказав, и забрал с собой железный сундучок, в котором хранилась родовая грамота, подтверждающая дворянство, грамота, которая должна была достаться тебе! – сказала она.
– И он ни разу не вспомнил о нас и даже не поинтересовался, как живет его сын?
– Он не знал о том, что ты должен появиться на свет, – нехотя призналась женщина.
– Вы не пытались его отыскать?
– Нет.
– Если бы он узнал, что я родился, то, наверное, вернулся бы домой?
– Откуда я знаю! Я не желаю о нем слышать, не хочу о нем говорить!
Поняв, что больше ему ничего не выпытать, Рамон прекратил расспросы.
О том, что он станет священником, Рамон Монкада знал чуть ли не с пеленок. Мать беспрестанно твердила:
– Твой взгляд должен быть устремлен к Небесам, ты должен избрать тот невидимый труд, что ведет к спасению.
Сеньора Хинеса не применяла физических наказаний, зато несколько часов подряд могла читать сыну нотации. Ее идеалы были целесообразными и четкими, миросозерцание – устойчивым, лишенным малейшего налета мечтательности. Она призывала сына сознательно жертвовать чувствами и природными склонностями, повторяя:
– Одаренность – ничто. Главное – усердие, осмотрительность и осторожность.
Зная, что судьбы не избежать, Рамон поступил в колледж ордена бенедиктинцев. В глубине души он был рад сбежать от матери. К тому времени он окончательно пришел к выводу, что речи сеньоры Хинесы – не более чем переливание из пустого в порожнее. Тем не менее, воспитанный ею, он подсознательно искал той самой роковой определенности, объяснения тех отрицательных и положительных явлений мира, с какими его сталкивала судьба. К счастью, в религиозной жизни все толковалось Святым Писанием, подчинялось уставу ордена и правилам колледжа.
Однако действительность не давала о себе забыть, и то, что он видел вокруг, порой выбивало его из колеи. Многие соученики Рамона открыто пренебрегали уставом и преспокойно нарушали правила, не боясь ни наказания учителей, ни Божьей кары.
Рамон был послушным сыном, но он не любил свою мать. Он изучил все, что положено знать священнику, но… не верил в Бога. Он считал, что верит, потому что иначе просто не могло быть, но это не имело ничего общего с тем, что зовется истинной верой.
Между тем при вступлении в орден ему были даны блестящие рекомендации, что вкупе с дворянским происхождением обещало быструю карьеру. В самом деле, Рамон почти сразу получил должность в канцелярии. А сегодня ему надлежало явиться к своему духовному наставнику: как предполагал молодой священник, для получения нового назначения.
Рамон посмотрел на мать. Кажется, она постарела, хотя он мало задумывался о том, как она выглядит. Сеньора Хинеса одевалась излишне мрачно и строго; казалось, она давно похоронила себя для мира. И в жару, и в холод она носила наглухо застегнутое черное платье, никогда не красилась и не душилась.
Когда настала пора прощаться, Рамон почтительно поклонился матери и с облегчением вышел на улицу.
Мадрид… Стройные силуэты башен, окутанные тенью густых садов дома – одноэтажные, скромные, с маленькими зарешеченными окнами или высокие, роскошные, с множеством застеленных турецкими коврами и заставленных бархатными диванами гостиных.
Внезапно отец Рамон услышал смех и, подняв голову, увидел двух юных сеньорит – они стояли на длинном балконе из кованого железа с увенчанными медными шашечками перилами, перешептывались и смеялись. Вопреки обыкновению Рамон остановился и пристально посмотрел на прелестных девушек в длинных платьях из тяжелого муарового шелка, с пышными веерами в руках. Они замерли, перестав смеяться, а потом обратились в бегство.
Рамон не понял, почему они это сделали. Возможно, устыдились своего дерзкого поведения? В последние годы он жил среди мужчин, но и прежде никогда не пытался приблизиться к женщинам – ему вполне хватало общества сеньоры Хинесы. Молодому человеку не приходила в голову мысль, что мать настаивала на том, чтобы он стал священником, именно потому, что желала остаться единственной женщиной в его жизни. Если так, то ее замысел удался: еще в юности Рамон дал обет целомудрия и был уверен в том, что никогда его не нарушит. Иногда голос пола все-таки напоминал о себе – Рамон страшно пугался, смущался и принимался с удвоенной силой истязать себя постами, покаяниями и молитвами.
Между тем он был хорош собой: высокий и стройный, с большими красивыми глазами и тонким аристократическим лицом.
Молодой священник шел мимо лавок и лотков уличных торговцев, расположившихся в глубине крытых галерей, над которыми высились первые этажи жилых домов, вдоль длинных оград из грубого камня, за которыми зеленели сады, и думал. Отец Рамон грезил о своих, как казалось ему, возвышенных, а на самом деле обычных честолюбивых стремлениях.
Рамон Монкада существовал внутри собственного колдовского круга, ограниченного понятным и привычным – службами, молитвами, обетами, – и не собирался из него выходить. И все же его желания не имели ничего общего с бескорыстной верой в Бога: он собирался построить карьеру духовного лица и при этом полагался не столько на помощь Господа, сколько на свое упорство, дальновидность и ум.
Катарина Торн стояла на узком подоконнике, куда она забралась по небольшой приставной лесенке, и осторожно протирала высокое окно, составленное из кусочков цветного стекла. Сквозь витражи проникало солнце, и светлую одежду девушки усыпали яркие блики – редкость в этом суровом мире. В такие минуты Катарине нравилось думать о далеких странах, где растут диковинные цветы и живут птицы с ярким оперением.
