Элиза молчала.
— Лорд Хартвуд слывет искусным любовником, — усмехаясь, прервал его сам судья. — Правда ли, что женщины его любят за его мужское достоинство? Говорят, что оно просто неимоверной длины.
Элиза молчала, пораженная непристойностью вопроса. Но затем от возмущения воскликнула:
— Лорд Хартвуд — благородный человек, не такой, как вы! А его сексуальные возможности не представляют никакого интереса для суда.
— Заключенная должна отвечать на вопросы, — отрезал судья. — Сколько вам было лет, когда вы впервые вступили в половую связь?
Элиза молчала.
Его помощник от возбуждения ослабил штаны.
— Сколько мужчин вы принимали за ночь? — прохрипел он.
— Сколько мужчин вы обслуживали сразу? — закричал следом за ним судья.
— Вам приходилось одновременно обслуживать двух мужчин? — вторил помощник, глаза которого блестели от охватившего его плотского возбуждения. — Не надо разыгрывать перед нами невинную овечку. Нам известно, кто вы. Нам только надо узнать, на что вы способны. Если вы раньше удовлетворяли столько мужчин, вряд ли вы откажете нам в небольшой любезности. Или вы хотите, чтобы мы вытряхнули из вас правду? В самом деле, это будет весьма интересно. Конечно, нам далеко до Хартвуда, но мы постараемся.
Шокированная Элиза уставилась на него. Перед ней стоял человек, воплощавший в себе разврат и продажность. Не странно ли: весь свет считал развратником Эдварда, который был так добр и ласков с ней, а этих жестоких и грубых людей, скрывавшихся под сенью закона, — добропорядочными джентльменами? Лондонский свет называл его распутником, и тот же самый свет не замечал разврата, прятавшегося под маской лицемерия и фарисейства. Не было ничего удивительного в том, что Эдвард презрительно смотрел на окружавший его мир.
Но тут Элиза опомнилась. В ее положении нельзя было предаваться пустым размышлениям. Надо было что-то придумать, если она хотела спастись. Ее сознание судорожно металось из стороны в сторону. Когда она застыла на месте от страха, в глубине ее сознания всплыло лицо Эдварда — затем его голос, приятный, уверенный, обещавший ей все, что бы она ни пожелала.
Но разве мог он спасти ее?! Ни он и ни кто другой не мог вызволить ее отсюда.
— Бессмысленно продолжать дальше допрос, — недовольно заметил помощник. — Она ведет себя словно упрямая ослица.
— Ну что ж, в таком случае от слов перейдем к делу, — согласился судья. — Приступаем к физическому осмотру.
Судья и его помощник подхватили Элизу и положили на стол. Она яростно сопротивлялась, несмотря на связанные руки.
— Тише, тише, — шептал помощник. — Ладно, сейчас привяжем ее ноги, которыми она лягается, как настоящая ослица.
Схватив Элизу за ногу, они привязали ее к ножке стола, затем повторили точно такую же операцию с другой ногой, потом — с руками.
— Больше она не будет брыкаться, — сказал судья, поглаживая ее по обнаженной ноге. Обессиленная Элиза молчала, она боролась до конца, но теперь, судя по всему, все было кончено.
Вдруг за окном на площади послышались звуки то ли выстрелов, то ли взрывов. Комнату озарили желто-красные отблески от вспыхивавших огней.
— Биллингсуорт, что там происходит?
Все бросились к окну. Один из мужчин распахнул рамы, и в комнату проник ядовитый запах пороха. Он становился все сильнее и сильнее.
— Кто-то ведет огонь по ратуше! Неужели в городе беспорядки?!
Последовавшие взрывы убедили всех в обоснованности данного предположения.
— Да это выстрелы! — закричал судья. — Восстание, на нас напали!
— Ратуша может загореться. — Лицо судьи исказилось от страха. — Полиция держит склад пороха в подвале. Мы можем взлететь на воздух в любой момент. Нужно быстрее уносить ноги отсюда.
Толкаясь, все бросились к выходу. Элиза слышала торопливый стук башмаков по каменной лестнице, затем все стихло. Они убежали. Но это служило слабым утешением: она была привязана. Ей больше ничего не оставалось, как покорно ждать взрыва и гибели.
Сколько еще минут или секунд ей осталось жить? Под ней разверзалась темная страшная бездна, за которой не было ничего, кроме смерти. В отчаянии она принялась молиться, но молитва не шла на язык. Вместо нее в ее воображении возник образ Эдварда, его лицо, ласковые руки. Она была не в силах прогнать наваждение. Ей казалось, что она слышит его голос, что она лежит на его груди, в его объятиях, и ей так мирно и спокойно. Ее окутывает со всех сторон его любовь, его нежность.
На площади раздался взрыв оглушительной силы. Она зажмурила глаза, ожидая другого взрыва, который должен был разрушить здание и погубить ее. Элиза не знала, сколько прошло времени — миг, минута или час, но когда она открыла глаза, то увидела перед собой Эдварда. Он торопливо разрезал веревки. Второпях он порезал ее, и боль от пореза на запястье привела Элизу в чувство, Да, она жива. Более того, перед ней был настоящий живой Эдвард, а не его мысленный образ. Но сознание нависшей по-прежнему над ними опасности охватило Элизу.
— Надо бежать! — закричала она. — Здание может взорваться.
— Нет, не может. Нам ничто не угрожает.
— Но взрывы, выстрелы. Один из снарядов может попасть в подвал, где хранится порох, и тогда здание взлетит на воздух.
— Никто не стреляет по ратуше, — усмехнулся Эдвард. — Поверь мне.
Элиза удивленно уставилась на него:
— Но разве на ратушу не напали? Я ведь явственно слышала звуки выстрелов.
— Никто не стреляет, это всего лишь петарды и фейерверки. Видимо, кто-то решил позабавиться, пошалить с огнем. — Он обнял ее, — Элиза, ты в безопасности. Эти взрывы всего лишь забавы одного мальчика, который обожает фейерверки и римские свечи. Ты хорошо знаешь этого мальчика и не раз упрекала его за пристрастие к розыгрышам и шуткам.
— Так это взрываются твои петарды, которые ты привез из Лондона? Значит, ты сдержал слово и спас меня?
— Конечно. Неужели ты думала, что я могу оставить тебя в руках этих свиней?
— Не могу поверить.
— Придется поверить. Я совершил глупость, по моей вине ты попала сюда. Приходится исправлять свои ошибки.
— Но нам надо побыстрее убираться отсюда. Иначе, вернувшись, они арестуют нас обоих.
— За что? Я всего лишь гулял по площади, когда какие-то безобразники начали шалить и запускать фейерверки. Как свидетель, я чист перед законом.
— Но ведь меня задержали за… — Элиза замялась, ей не хотелось вслух произносить слово, означающее преступление, которое ей вменяли в вину.
— Ты свободна! — воскликнул Эдвард. — Я достал у моей матери бумагу, в которой она отказывается от всех своих обвинений.
