— Глядя на твое лицо, я понимаю, что ты создан двумя мирами.
— Тогда запомни навсегда: жизнь сделала меня индейцем в душе.
Может, его злит то, что она не индианка? И ей никогда не стать частью его мира? Джеймс задумался.
— Жизнь сделала тебя жестоким. Джеймс вспыхнул:
— Хватит на сегодня. Типа!
Девушка видела, что он измучен и утомлен. Она стиснула зубы, в глазах ее вспыхнул гнев. Но больше Тила не вымолвила ни слова, лишь повернулась к нему спиной.
Джеймс смотрел на нежную белую кожу, на рыжие волосы, струившиеся по спине.
«Оставь ее! Уходи!» — приказал он себе.
Сегодня Джеймс мог с таким же успехом приказать луне упасть с небес.
Он обнял ее.
Эта девушка не может принадлежать ему, не может…
Тем больше причин обнимать ее, обладать ею, пока это возможно. Ощущать ее наготу. Наслаждаться ею.
Тила проснулась на рассвете. Сквозь кроны дубов и сосен проглядывало бледное, но уже розовеющее небо. Солнце, словно написанное волшебной кистью, поднималось во всем своем блеске. Небосклон окрасился во всевозможные оттенки золотистого, розового и пурпурного. В лучах, пробивавшихся сквозь ветви деревьев, плясали пылинки. Трава покрытая росой, сверкала, как бриллиантовая. Тонкая паутина чуть колыхалась на легком ветру. Воздух был прохладен, чист, свеж. Ближе к полудню солнце станет безжалостно жарким, но пока утро было великолепным.
Утро…
Она проснулась в стране дикарей, где утренняя и вечерняя заря напоминала цвет крови. Вчера с ней было более пятидесяти солдат, и все до одного, несомненно, убиты.
Да и сама Тила лежала бы мертвой, если бы не Джеймс.
Девушка приподнялась и увидела, что он уже давно проснулся. Джеймс стоял в облегающих брюках и в сапогах из оленьей кожи, жевал травинку и задумчиво смотрел на нее.
Сев, девушка смущенно натянула на себя одеяло и встретилась с ним взглядом.
— Хорошо спала? — осведомился он.
— Великолепно, хоть это и весьма странно для человека, видевшего столько смертей менее суток назад.
Отбросив травинку, Джеймс приблизился к девушке, опустился на колено и с вызовом взглянул на нее.
— Когда Майерлинг уничтожал деревни индейцев, ты называла это войной?
— Я называла это убийством, потому что так оно и есть!
То, что вы уничтожаете друг друга со страшной жестокостью, никого не оправдывает. Не защищай воинов, которые охотились за моими волосами, чтобы отомстить моему отчиму. Они не лучше, чем Уоррен.
— Может, и так, но помни: это солдаты пришли сюда, чтобы изгнать или уничтожить семинолов. Мы никогда не собирались ни изгонять, ни уничтожать всю белую расу.
Тила отпрянула от Джеймса, напуганная его гневным тоном.
— Мне очень жаль, но войну развязала не я, и к тому же мне надоело выслушивать твои упреки.
Внезапно Джеймс сдернул с нее одеяло, и нагая девушка задрожала от утреннего холода. Окончательно проснувшись, она вскочила, готовая вновь бороться с ним.
— Устали, мисс Уоррен? — недоверчиво спросил он. — Однако вы сами предпочли остаться здесь…
— Когда я попыталась уехать, меня чуть не убили!
— Ты слишком задержалась. Я много раз говорил, что тебе нужно уехать. Я велел тебе оставаться в доме моего брата и ясно помню, как, наткнувшись на тебя после сражения, предупредил, чтобы ты держалась подальше от войны! Ты хоть раз прислушалась к моим словам? Увы, нет. И вот теперь ты моя пленница, это гораздо предпочтительнее, чем лежать скальпированной на какой-нибудь заброшенной тропе. Но, моя дорогая мисс Уоррен, вы не в Симарроне, где, устав, можно отдать распоряжения слуге. Видите ли, семинолы считают, что их пленники, даже самые усталые, обязаны подчиняться им.
Джеймс понимал Тилу как никого другого на этой земле. Эта гордая девушка часто бросала ему вызов, но сейчас была унижена и возмущена тем, что он не желает считаться с ее человеческим достоинством. К тому же в это прохладное и сырое утро она замерзла.
— Отправляйтесь к дьяволу, мистер Джеймс — Бегущий Медведь — Маккензи. Сейте и дальше на земле насилие, издевательства и жестокость. Но вам не удастся заставить меня слушать…
— Кофе, — вдруг бросил он.
— Что?!
— Кофе. Наши женщины, просыпаясь, работают, мисс Уоррен. Так у нас принято. Конечно, работы им всегда хватало, но с появлением ваших людей жизнь наших женщин стала куда труднее. Им приходится готовить ту скудную пищу, которую удается найти, выращивать то немногое, что еще можно вырастить, охотиться. Если же семинолы бегут, женщины собирают все пожитки и несут их на своих спинах. Они вынуждены бороться и даже порой убивать младенцев.
— При чем тут кофе?
— Я хочу выпить кофе.
— Приятно слышать.
Сдавленный звук вырвался из груди девушки, когда Джеймс, схватив ее за руку, крепко прижал к своей груди. Его глаза сверкали как уголья.
— Вы пленница, мисс Уоррен. Впрочем, вы не понимаете всей прелести своего положения. Раньше мы брали пленных: не хотели убивать женщин и детей и забирали их с собой. Те, кто по своей воле оставался жить у семинолов, научились нашим обычаям, даже полюбили своих завоевателей и поняли, что они не так жестоки, как о них говорят. Признаться, многие уяснили себе, что видели куда больше злобы и жестокости в среде белых.
— Отпусти меня.
— Придется, поскольку ты должна приготовить кофе.
— Разве кофе не привилегия белого человека?
— Если это и так, то мы давно уже покупаем его, а я избалован и люблю пить кофе за завтраком. Огонь разведи слева от шалаша; вода в реке свежая и чистая, а все остальное найдешь в заплечном мешке.
— Ах, вот как! — Тила выдернула руку. Она дрожала не только от холода. Вчера в это время девушка думала, что уже никогда не увидит его. Сейчас он стоял рядом, и Тила твердила себе, что ненавидит Джеймса за все его резкие высказывания и насмешки. Однако он и на этот раз спас ее от смертельной опасности. У нее действительно сложные чувства к нему, но имеет ли это значение при нынешних обстоятельствах, когда одна только близость Джеймса повергает ее в трепет?
— Я не стану варить тебе кофе! — дерзко воскликнула она. Джеймс еще теснее прижал к себе девушку, и снова его губы, горячие и требовательные, приникли к ее губам, руки скользнули по волосам, плечам, обхватили ягодицы. Она попыталась сопротивляться, но помимо воли прильнула к его сильной широкой груди. Опустив ее на колени, Джеймс прошептал:
— Я уже не хочу кофе.
Потом Тила оказалась на земле и с необычайной остротой ощутила аромат пробудившегося леса, жар и желание, исходящие от Джеймса.
— Подожди! Я сварю тебе кофе! Но его руки и губы уже ласкали ее.
— Ты постоянно опаздываешь, Тила. Ты не успела вовремя отправиться домой и слишком поздно согласилась повиноваться мне.
