Дымящиеся дома остались позади, исчезли кричавшие и разбегавшиеся люди. Навстречу пахнуло сыростью и туманом. Но все же Милдрэд поняла, что тьма рассеивается, что плывущие в сероватом свете туманные слои уже не такие плотные, и она, проносясь сквозь них, стала различать впереди темноту гронвудского леса. Скорее туда! Почему-то у девушки было ощущение, что в лесу они с Артуром смогут скрыться от преследователей.
И тут какой-то звук заставил ее оглянуться. Истошное лошадиное ржание, крики позади. Она обернулась и стала откидываться назад, натягивая поводья.
Позади нее кувырком, через голову упала лошадь Артура. Милдрэд видела, как он, свалившись с нее, покатился по земле. Потом, пошатываясь, начал подниматься. Лошадь его осталась лежать неподвижно, а он стоял возле нее; потом лязгнул меч, который Артур выхватил. Из тумана появились нагонявшие их всадники. И еще Милдрэд успела услышать, как Артур, оглянувшись, закричал:
— Уезжай!
Лошадь под ней еще рвалась, и Милдрэд опустила поводья, давая той отвезти себя в сторону. Но тут же сдержала ее. Она не могла уехать без Артура!
Первый всадник, будто не заметив юношу, промчался мимо него и теперь приближался к ней. Но второй уже занес руку с тесаком, на ходу целя в Артура. Юноша ловко отскочил в сторону, и тот промахнулся. Но к Артуру уже несся третий. Дальше Милдрэд ничего не видела, ибо все заслонил всадник в развевающемся черном плаще и глубоко надвинутом на лицо капюшоне. Она узнала его. Юстас! И не смогла сдержать невольный крик.
Окруженный всадниками Артур оглянулся. Это было лишь мгновение, он вновь повернулся, вскинув руку, чтобы сдержать обрушивающийся сверху удар. Били секирой. Сверху, с высоты коня, разили наотмашь. И поднятая с мечом рука Артура не выдержала натиска удара, согнулась. Удар секиры пришелся по голове. Артур упал как подкошенный.
Для Милдрэд в этот миг все изменилось. Наступила страшная глухота, в которой она будто исчезла. По-прежнему плыл туман, вокруг была серость, кто-то вырывал у нее поводья лошади, ее схватили, но она пыталась высвободиться и, кажется, кричала. Но не слышала собственного голоса, не замечала, кто ее держит, не ведала, откуда у нее силы, чтобы противостоять и выскользнуть из этих рук. Ибо для нее сейчас средоточием сил и внимания было лишь одно: оказаться рядом с любимым, коснуться его, узнать, что с ним.
Она мчалась по траве, как ветер. Обогнула какого-то всадника, отбилась от чьих-то рук. Там, среди этих серых силуэтов и тумана, среди глухоты и досадных помех она видела только неподвижное, опрокинутое навзничь тело Артура в сверкающей кольчуге. И она добежала до него, упала рядом на колени.
Его лицо было спокойным и неподвижным. Глаза закрыты, волосы откинулись при падении назад. И из-под них на лоб медленно стекала темная густая кровь, ползла к переносице, заливая глазницу.
Милдрэд издала такой вопль, что, казалось, ее душа вылетела с этим криком. И все. Она рухнула на него сверху. Провалилась в небытие.
Милдрэд не ведала, куда ее везли и как долго. Она лежала на шкурах и смотрела на полог носилок. В душе ее было так пусто, как будто из нее выпустили всю кровь и силу, а освобожденное пространство заполнилось холодом и тьмой.
Порой она все же выплывала из своего полузабытья и заходилась плачем, долгим, сухим, перемежающимся стонами. Это длилось до тех пор, пока ее опять не охватывало мрачное оцепенение. И это было спасением, ибо боль потери… гибель Артура… Как можно жить без него? Да и живет ли она, если ей все равно, что ее теперь ждет, что с ней случится, что предстоит вынести.
Порой Милдрэд замечала, как над ней склоняются какие-то незнакомые люди, — их лица казались ей грубыми и неприятными. Она закрывала глаза, чтобы никого не видеть. Но от нее не отставали, ее теребили, чем-то поили. Кажется, молоком. Уговаривали поесть, и, наверное, когда к ней подносили кусок мягкой разваренной курятины, она жевала ее.
Однако в какой-то миг саксонка пришла в себя, ощутив вокруг некое оживление. Приподняв полог носилок, она увидела, что находится среди обширного, огороженного каменной стеной двора.
Светило солнце, всюду сновали какие-то люди, то и дело мелькали яркие ливреи, мимо проходили грумы, ведущие лошадей, между возов куры расклевывали конские каштаны. И все были оживлены и веселы, перебрасывались шуточками, у подвод, играя, бегали дети.
— Где это мы? — впервые за все время спросила саксонка.
— Хедингем, — отозвался один из сопровождавших ее конных охранников.
Милдрэд поняла: Хедингем — один из королевских замков в соседнем с Норфолком графстве Эссекс. Сюда, видимо, ее и отправил принц Юстас.
Возле самого донжона ее позволили выйти из носилок. Какие-то люди в богатой одежде с интересом смотрели на нее, лица некоторых даже показались ей знакомыми, но она все еще была слишком погружена в свое горе, чтобы отвлекаться на окружающих. Поэтому покорно позволила провести себя, долго поднималась по затемненной винтовой лестнице. Ее оставили в небольшом покое, довольно роскошном, но с решеткой на окне.
«Я в узилище», — отметила девушка. Но особо не волновалась. У нее было ощущение, что после того, как она склонилась над неподвижным, окровавленным Артуром, ее ничто не сможет потрясти.
Поэтому она и была так спокойна, когда к ней пришли какие-то женщины, стали спрашивать, не угодно ли чего? Милдрэд попросила, чтобы ее проводили в часовню: ей хотелось преклонить колени перед распятием, воззвать к Всевышнему и молить Его принять душу умершего без покаяния Артура.
— Миледи, сейчас это невозможно, — ответили ей.
— Почему? Разве мы не в христианской стране?
Прислужницы переглянулись. Крепкие, с мужеподобными грубыми лицами, они больше походили на стражей, чем на прислугу. Одетые в добротные одеяния и чистые полотняные вимплы [40], что отнюдь не делало их миловидными, женщины выглядели настолько хмурыми и несговорчивыми, что девушка подумала: это чудовище Юстас никого иного приставить к ней и не мог. Ибо теперь она его пленница.
Наконец одна из прислужниц сказала, что, возможно, позже они и отведут ее в часовню, но пока леди следует привести себя в порядок после долгой дороги.
Милдрэд позволила снять с себя широкий черный шазюбль [41], причем содрогнулась, сообразив, что это накидка Юстаса. Со служанками она была покорна и бесчувственна, позволила им раздеть себя, обмыть и переодеть, потом неподвижно сидела, когда ее расчесывали и заплетали волосы в косы. Одна из женщин с неким подобием улыбки показала девушке ее отражение в округлом полированном диске зеркала. Оно несколько искажало изображение, но все же Милдрэд увидела, что на ней одеяние из рыжего бархата, украшенное золотистыми узорами на плечах и широких ниспадающих рукавах; ее аккуратно заплетенные косы покоились на груди, поверх них была надета бежевая шапочка с плоским верхом и с облегающей щеки и подбородок полоской кружевной ленты. Милдрэд так давно не носила ничего светлого, что поглядела на себя с некоторым удивлением.
