Что-то в том, как он произнес слово «уступок» – вкрадчивый голос, заблестевшие глаза, – заставило кровь похолодеть в ее жилах.
Лилибет нервно сплела пальцы.
– Что за уступки? Если речь о визитах, я, разумеется, позволю Филиппу…
Он махнул рукой на секретер, на перо и бумагу, лежавшие на превосходно отполированной поверхности.
– Прежде всего я хочу, чтобы вы написали письмо.
– Письмо? Что за письмо? – настороженно спросила она.
– Я вам его продиктую, если вы не возражаете.
Лилибет колебалась.
– Кому оно предназначено?
И мгновенно, еще не услышав ответа, поняла кому. Увидела это в его удовлетворенно скривившихся губах, в торжествующе изогнутой брови.
– Ну как же, вашему любовнику, разумеется. Лорду Роланду Пенхэллоу, нашему галантному герою, доблестному соблазнителю чужих жен. – Сомертон снова махнул рукой в сторону секретера. – Думаю, он заслуживает хотя бы дружеской записки с благодарностями за то, что вломился в мою супружескую постель. Вам так не кажется?
– Не впутывайте его в это, Сомертон. Он не имеет никакого отношения к краху нашего брака. Задолго до того, как мы снова встретились, я знала, что больше не могу жить под одной с вами крышей.
– Скажите, – непринужденно произнес граф, снова закинув руки на спинку кресла, – он вас удовлетворял? Заставлял вас кричать как слабоумную, когда доводил до пика? Мог ли…
– Прекратите! Прекратите немедленно! Как вы смеете?
– Радовался ли, обнаружив, что у вас аппетиты как у шлюхи? Расскажите же мне, Элизабет. Я хочу знать все подробности. Сосал ли ваши титьки? Совал язык вам между ног?
Она зажала уши.
– Прекратите! Прекратите!
Сомертон схватил стул и швырнул его через всю комнату. Раздался треск ломающегося дерева.
– А его член такой же годный, как мой, Элизабет? Кричали вы от наслаждения, как со мной, когда он тыкал его в вас?
Лилибет оторвала руки от ушей и уронила их вдоль платья. Пульс отчаянно колотился в горле.
– Прекратите, – негромко сказала она. – Вы позорите себя.
Он остановился перед ней, огромный и взбешенный, грудь тяжело вздымается, глаза на грубо вырубленном лице сверкают. Правый кулак выжидающе сжимается и разжимается, а сердце Сомертона бьется так, будто вырвалось из грудной клетки.
Лилибет заговорила более мягко:
– Разве мы не можем повести себя цивилизованно, Сомертон? Разве не можем просто договориться, расстаться и пожелать друг другу всего хорошего?
Он сделал глубокий вдох, еще один, еще и заставил себя ответить спокойно:
– Проще всего на свете, мадам. Всего лишь напишите записку, о которой я прошу, и можно продолжать.
– Не буду. Роланд Пенхэллоу не имеет к этому никакого отношения. – Ладони вспотели. Лилибет сжала складки платья.
Губы Сомертона тронула усмешка.
– Моя дорогая, дорогая жена. Неужели вы думаете, что я привез вас сюда, привез сюда вашего сына только для того, чтобы по-дружески обсудить условия развода?
– Представления не имею, зачем вы меня сюда привезли.
– Или вы думаете, что я надеюсь заманить вас обратно? Снова назвать своей женой? Или увезти Филиппа домой и самому воспитать его?
Лилибет ничего не сказала, лишь ответила на его взгляд, со страхом дожидаясь следующих слов.
Он взял ее за подбородок большим и указательным пальцами и наклонился так низко, что дохнул парами бренди прямо ей в нос.
– Слишком поздно для этого, моя дорогая. Я не желаю больше видеть в своей постели тебя, шлюху другого мужчины. И не желаю, чтобы твой сопляк цеплялся мне за ноги.
Лилибет оттолкнула его руку.
– Так чего же ты хочешь, чертов невыносимый ублюдок?
– Что за выражения, Элизабет!
Он, хмыкнув, подошел к секретеру, взял ручку и бумагу и протянул ей. Его лицо сияло торжеством.
– Я хочу Пенхэллоу, моя дорогая. Хочу твоего любовника. И если ты желаешь снова увидеть юного Филиппа – точнее, если ты хочешь, чтобы он вышел из этого дома живым, – то согласишься послужить наживкой.
Разумеется, Лилибет капитулировала.
А что еще она могла сделать? С точки зрения логики она понимала, что Сомертон не убьет собственного сына. Даже он не настолько безумен. Да, он выразил сомнения по поводу своего отцовства, но только для того, чтобы лишний раз ее оскорбить. Никто, взглянув в черные глаза Филиппа, не подумал бы, что он зачат кем-то другим, а не графом Сомертоном.
Еще она понимала, тоже с точки зрения логики, что у Беллуотера и Кноббса лежит аккуратное, снабженное комментариями досье, а значит, она вовсе не бессильна. Но ужас в сердце отказывался руководствоваться логикой. В эту минуту и она, и ее сын находились во власти Сомертона, физической власти, а Роланд, напомнила она себе, как минимум в дне езды отсюда – если, конечно, предположить, что он все еще в замке Святой Агаты, а не кинулся на их поиски. Сомертону придется отыскать его там, где он сейчас находится, а затем Роланду нужно будет добраться сюда. Полно времени, чтобы заставить графа передумать. Долгие часы для того, чтобы спланировать и осуществить побег.
– Я хочу увидеть Филиппа, – сказала Лилибет, протянув Сомертону записку, и посмотрела прямо в лицо. Пусть знает, что ее не запугать.
– Ну конечно. – Он сложил записку пополам, сунул в карман и подошел к двери. – Мадам. – Сомертон широко открыл дверь и отступил в сторону.
Он повел ее наверх, по двадцати двум широким мраморным ступенькам (она сосчитала каждую, стараясь сохранить самообладание), подошел к двери и дважды постучал.
Лилибет не стала дожидаться. Она проскочила мимо него, распахнула дверь, бросилась вперед и подхватила Филиппа на руки. Его теплое тело, пахнувшее хлебом, джемом и чистым бельем, прижалось к ней.
– Милый, – пробормотала она ему в волосы. – Милый мой.
– Мама! Мама! Вот ты где! Смотри, это же мисс Люси! Она вернулась!
Лилибет подняла взгляд на Люси, с почтительным видом стоявшую у окна. Солнечный свет четко очерчивал ее круглый живот.
– Мадам, – сказала Люси, неуклюже присев в реверансе.
Филипп прошептал на ухо Лилибет:
– У нее тоже будет ребенок!
Кровь отхлынула от ее рук и ног. Лилибет быстро взглянула на Сомертона, но тот, кажется, ничего не услышал. Постукивая пальцами по карману пиджака, он блуждал взглядом по комнате, а затем посмотрел на нее.
Лилибет ощущала его взгляд на своем лице, на фигуре. На ней все еще был дорожный костюм с жакетом, застегнутым на все пуговицы. Филипп крепко прижимался к ней. Видно ли Сомертону, как увеличилась ее талия? Заметил ли он пышность груди, общий цветущий вид? Ей самой изменения казались очень заметными.
