— Как я вижу, на мое согласие времени было с избытком, — с горечью прошептала Анжелика.
* * *
На следующий день, незадолго до полудня, двор наполнился скрипом каретных колес, конским ржанием, звонкими криками и быстрым говором. В Монтелу пожаловал сам Юг.
Маркиз д’Андижос, жгучий брюнет, с усами в форме «острия кинжала» и горящим взором носил рингравы из желтого и оранжевого шелка, которые искусно маскировали излишнюю полноту весельчака. Он представил своих спутников. Двое из них, граф де Карбон-Доржерак и юный барон Сербало, должны были стать свидетелями на свадьбе.
Во дворе замка барон де Сансе приказал расставить оловянные кубки и кувшины вина с виноградников Шайе. Гости умирали от жажды. Однако, сделав глоток, маркиз д’Андижос отвернулся и, ловко сплюнув прямо на землю, сказал:
— Во имя святого Паулина! Господин барон, ваши пуатевинские вина обдирают мне язык! Вино, что вы мне подали — кислое до зубовного скрежета. Эй, гасконцы, тащите-ка бочки!
Его бесхитростная простота, певучий акцент и чесночный запах изо рта не только не вызвали неприязни у барона де Сансе, а напротив, очаровали. Он помнил то время, когда даже принцы выражались напрямик и обходились без манер. Так, в Парижском Лувре или в Пуатье, когда барон состоял на службе у Людовика XIII, он видел, как король, шокированный неприличным декольте молодой женщины, взял бокал красного вина и вылил его в то, что он назвал «кропильницей дьявола». И в то время как бедная девушка, вся мокрая, едва не лишилась чувств, отец Вассо, иезуит и духовник королевы, заметил с серьезным выражением лица, что «эта грудь стоит такого глотка», подтвердив тем самым, что даже среди иезуитов встречаются шутники.
— Эту историю знают наизусть! — прошептала малышка Мари-Аньес, локтем толкнув Анжелику.
Однако у будущей невесты не было сил даже улыбаться. Накануне она столько трудилась, пытаясь с тетушкой Пюльшери и кормилицей придать их замку приличный вид, что теперь чувствовала себя совершенно разбитой и словно одеревеневшей. Впрочем, так даже лучше — зато сейчас она не в состоянии даже думать.
Она надела свое самое элегантное платье, сшитое в Пуатье, тоже серого цвета, но с несколькими крошечными голубыми бантами на корсаже: серая уточка среди сеньоров, украшенных разноцветными лентами. Она и не знала, что ее пылающее как налитое яблочко личико, такое нежное с тонкими чертами, которое подчеркивал большой жесткий кружевной воротник, ослепительно само по себе. Все три сеньора то и дело поглядывали на Анжелику с восхищением, скрыть которое пылкие южане не могли. Они осыпали ее комплиментами, но смысла половины из них она не понимала, потому как говорили они очень быстро и с невероятным акцентом, который, казалось, преображал любое заурядное слово, подобно солнечным лучам.
«Неужели я буду слышать такую речь всю оставшуюся жизнь?» — с тоской подумала Анжелика.
Лакеи тем временем вкатили большие бочки, поставили на козлы и тут же принялись их сверлить. Едва сделав отверстие, в него тотчас вставляли деревянный кран; однако струя из бочек вырывалась в этот короткий промежуток и оставляла на полу большие розовые или красновато-золотистые лужи.
— Сент-Эмильон, — объявлял граф де Карбон-Доржерак, который был родом из Бордо, — Сотерн, Медок.
Он объяснил, что дабы не подвергать божественный нектар тряске во время пути, вино поместили на корабль прямо в Бордо в бочках, которые хорошо закрепили в трюме и таким образом доставили до устья Севр-Ньортез. Из красивого порта Маркуса плоскодонки пуатевинских болот, управляемые шестами, направились вверх по реке и ее излучинам, вдоль островков и берегов «Зеленой Венеции», встречая дома и замки, чьи фундаменты утопали в воде, а крыши — в зелени. Радушным хозяевам этих мест оставили подарки из солнечного края, которые осветят новым светом вечный шарм озер. Достигнув Ньора, близкого к цели их плавания, люди, что везли бордоские бочки, соединились с конным караваном из Лангедока под началом д’Андижоса. Словоохотливый и бурно жестикулирующий маркиз продолжил рассказ, объяснив, что на набережной того же Ньора, где происходила выгрузка, он арендовал склад и надлежаще вознаградил сторожа, чтобы оставить часть привезенного на хранение. Отсюда в течение долгих лет барон де Сансе сможет пополнять свои запасы божественными винами, черпая из живительного нектара силу и мужество, чтобы пережить печаль от разлуки с дочерью, увезенной в далекий край.
Так решил граф де Пейрак, пожелавший поддержать будущего тестя в его испытании. Он не знал лучшего лекарства от печали, чем старое доброе вино. И сейчас при виде новобрачной сеньоры с Юга в полной мере осознали степень жертвы, на которую пошла семья невесты, и порадовались предусмотрительности графа, которая позволит им оставить семью девушки в хороших руках — если можно так выразиться — в руках бога Бахуса!
Опьяненные скорее речами, чем напитками, жители Монтелу с осторожностью пробовали столь превозносимые сорта вин.
Однако вскоре Дени и трое младших де Сансе заметно повеселели. Винные пары ударили в голову. Анжелика увидела, что отец смеется и, не стесняясь ветхого белья, распахнул полы старомодного камзола. А сеньоры южане расстегнули короткие куртки без рукавов — весты[80]. Один из них снял парик, чтобы вытереть вспотевший лоб. Все общество прошествовало в большую залу. Анжелика и Пюльшери расстелили скатерть на столе и проворно расставили большие красивые бокалы, которые ловко вынули из наполненных соломой сундуков. В бокалы то и дело подливали жидкость, играющую на свету всеми оттенками красного, золотистого и янтарного.
— Пейте! Пейте! — раздавались голоса.
Анжелика решила принести пирожные и маленькие пирожки, которые вчера испекла вместе с тетушкой. Она заметила, что гости охотно набросились на угощение. Занятые перевозкой дорогого вина, которое предназначалось для родственников будущей жены, они выехали из Ньора на рассвете и должно быть не успели подкрепиться в дороге.
Без конца прибывали и открывались все новые сундуки, полные удивительных вещей. Для детей там были мешочки со стеклянными шариками, шляпы с перьями, конская сбруя с колокольчиками для их любимых лошадей, а также потрясающая шпага с ножнами, украшенными золотыми и серебряными узорами, и перевязь из дорогой кожи с голубой атласной тесьмой для Дени, который, восхищенный, взял ее и держал словно свечу.
Сопровождая жесты любезными речами, добродушный Андижос надел на толстые плечи тетушки Жанны и тощие — доброй Пюльшери ожерелья в несколько рядов, составленные, по словам маркиза, из пиренейских камней — блестящих кристаллов с сиреневым отливом и драгоценных гранатов. Тетушка Жанна, украшенная, как королева-регентша, не могла удержаться от широкой улыбки, увидев в поднесенном пажом зеркальце свое отражение.
