Любовь затопила и переполнила их до краев — тела их переплелись. Одному Богу известно, откуда взялись у него силы, чтобы сжимать ее с такой страстью. Он слизывал слезы с ее ресниц, приникал к ее губам долгим глубоким поцелуем, от которого внутри у нее поднималась дрожь и словно зажигался неведомый огонь.
Глаза ее закрылись, руки обвили его шею. Сейчас она была собой — любовь раскрепостила ее дух.
Наконец, он слегка приподнялся над ней и прижался щекой к ее стриженым кудряшкам.
— Радость моя, — сказал он. — Как же я тебя люблю.
— И я люблю тебя… — прошептала она. — Люблю тебя…
Он крепче прижал ее к себе.
— Крошка Анна, это ужасно, да… и это прекрасно. Ты вернула мне красоту, саму жизнь мне вернула. Но вот только… милая моя крошка… храбрая моя, нежная моя… Господи, я так тебя люблю… И ничего не могу с этим поделать…
— А разве надо? — шепнула она.
У него вырвался хриплый смех. Ее лицо, такое юное, трепетное, начинало расплываться перед ним — теперь уже силы понемногу покидали его. Он приподнял тяжелеющие веки:
— Милая моя, любимая, я должен, должен тебе сказать… Я женат.
— Женат… — отозвалась она, вздрогнула всем телом, а затем прижалась губами к его плечу. — Правда, Ричард?
— Да. Не ругай меня, любимая, за то, что я оказался слаб. Но я не мог не сказать тебе о своей любви.
Она закрыла глаза.
— Ах, Ричард, это все неважно. Ведь ты научил меня, как надо жить, как быть счастливой, и я люблю тебя.
— Но что же мне делать, крошка Анна?
— Если мы выживем, — сказала она, — если мы выйдем из этой переделки живыми, тебе придется уехать от меня. Но все равно — пусть у меня будет хоть чуть-чуть твоей любви.
— Радость моя, моя любимая…
Они снова слились в поцелуе — сердце ее глухо колотилось в груди, руки гладили его волосы.
— Я должен рассказать тебе о своей жене, — выдавил он из себя. — Будет лучше, если ты все узнаешь и… решишь сама.
— Ну, расскажи, — прошептала она.
Она склонила голову к нему на плечо, он сильнее прижал ее к себе. И приступил к рассказу о своей женитьбе.
— Это такая старая и банальная история, крошка Анна, — начал он. — Просто я законченный неудачник… и, Бог тому свидетель, таких, как я, не счесть. Знаешь… Тогда, на Цейлоне, я был совсем мальчишкой — мне было всего двадцать три. Теперь-то понимаю, каким наивным дурачком я был. — Он горько рассмеялся, гладя Джоанну по голове. Она спокойно и молча лежала рядом и слушала его. — Все женщины казались мне прекрасными, и, когда умерла моя мать, которую я боготворил, я стал подыскивать себе жену. Я был совсем одинок тогда — на моей цейлонской плантации не с кем и словом было перекинуться, кроме моего напарника Дигби, да и тот был гораздо старше меня и какой-то угрюмый. Я умирал от скуки, когда не был занят работой. Тамошний климат и одиночество чертовски давили на психику. А потом этот Дигби вызвал свою дочь Мэдж. Она приехала на месяц отдохнуть. Очень красивая. Но такой… холодной, что ли, красотой — как будто статуя. Такая же белая… с орлиным профилем… У нее были голубые глаза и белокурые волосы — великолепные волосы. Она никогда их не стригла, как это делали другие женщины. Когда распускала их, они падали ниже пояса.
Ричард умолк. Легкая дрожь передалась от девушки его рукам.
— И эта Мэдж… она стала… стала твоей женой? — прошептала она.
— Да, Анна. Она меня вполне устраивала. Мэдж старалась быть очаровательной. Она была на три года старше меня, но это нас не смущало. Она видела, что я извелся от одиночества и сыт всей этой жизнью по горло, да и сама не прочь была выйти замуж. Я полюбил ее. Это был первый серьезный поступок в моей жизни. Мэдж казалась мне прекрасной, она должна была совершенно изменить мою жизнь на Цейлоне. Дигби вроде тоже не возражал — и вот так, очертя голову, я и женился.
— Понятно, — едва слышно шепнула Джоанна.
Живое воображение рисовало перед ней яркие картины его жизни на плантации. Вот сам Ричард — такой молодой, восторженный Ричард, идеалист и даже романтик, увлеченный бурным потоком страсти. Но ведь он не любил ее? Нет, не любил. Все дело было в одиночестве, вспыхнувшей страсти и простительной неопытности юноши, которому понравилась женщина старше его.
Ричард продолжал рассказ.
Этот брак был обречен с самого начала. Уже через несколько дней после свадьбы Мэдж показала свое истинное лицо. Черствая и высокомерная молодая женщина осуждала каждый порыв мальчика, за которого вышла замуж, поскольку не испытывала к нему страсти, но в то же время с болезненным самолюбием требовала почтения и восхищения своей особой.
Поначалу Ричард изливал на нее всю свою горячую преданность. Он гордился ею. Ведь все восхищались стройной аристократичной блондинкой. А ее бесспорные таланты? Она прекрасно играла на пианино, неплохо пела и была отличной хозяйкой. Мужчины на Цейлоне любили, обожали ее.
Однако и Ричарду, и всем остальным, Мэдж бросала лишь холодную высокомерную улыбку. К пылкой преданности своего мужа относилась сперва покровительственно, а затем с пассивным безразличием. Через полгода после свадьбы заявила, что ненавидит заниматься любовью и его поцелуи и ласки вызывают у нее отвращение.
Такое отношение совершенно убивало его чувства. В нем стали бороться изначальная пылкая любовь к ней и все возрастающая неприязнь. Наконец, она стала жаловаться ему — мол, вышла за него замуж только потому, что ей надоело быть мисс Дигби и захотелось иметь собственный дом… Мол, Ричард с тех пор ужасно опростился и уже не вызывает в ней ответного чувства. Отношения их стали враждебными, одна за другой пошли ссоры.
Когда же старина Дигби умер и Ричард с Мэдж остались в доме одни, неприязнь между ними еще более усугубилась. Ричард стал угрюмым и замкнутым. Он смирился со своим положением. Мэдж ругала его и ко всему придиралась. Тогда, чувствуя, что сходит с ума от злости и разочарования, он предложил ей расстаться. Однако она отказалась. Она вела себя как собака на сене. Ей и в голову не приходило, что можно быть влюбленной, ее не интересовала семья, зато ее самолюбие тешили красота Ричарда, его популярность среди жителей Востока и его быстро растущее положение. Нет, она никому не собиралась его уступать.
— Бывает же такая извращенная ревность, — рассказывал Ричард Джоанне. — Она запрещала мне даже смотреть на других женщин, а сама — заметь — меня не хотела. Я всегда был идеалистом — если уж я завел семью, то какой может быть развод? Думаю, я и теперь не готов разводиться. Нельзя уклоняться от брачного договора, хотя многие и сожалеют, что подписали его. Больше всего я жалею о том, что у меня нет детей. Я так хотел ребенка…
