Брина догадывалась, что причиной поспешности, с которой Анья отвернулась и отошла, сообщив об отъезде Ивейна, была печаль от разлуки с ним. Ей не хотелось портить настроение дочери, требуя от нее признаний. Однако, несмотря на сочувствие к своей девочке, Брине стало легче теперь, когда чары красавца-жреца не грозили больше околдовать Аныо.
– Сенвульф голоден, и никто, кроме меня, не может его успокоить.
На губах Брины заиграла мягкая, чуть насмешливая улыбка, серые глаза засияли нежностью. Она поднялась и, подойдя к дочери, взяла у нее ребенка.
Анья улыбнулась в ответ. Еще острее ощутив свою вину и сознавая, что мать сочувствует ей, она все же обрадовалась что та, судя по всему, ничего не подозревает о ее планах. Как только мать с малышом удалились в опочивальню хозяина дома, девушка, улыбаясь, повернулась к Ллис. Она надеялась, что улыбка скроет ее смущение.
– Жене мельника нездоровится. Я обещала отнести им побольше еды, чтобы они с маленьким сыном не умерли с голоду, пока мамины снадобья и настойки не поставят его жену на ноги.
Ллис рассеянно кивнула; она удерживала любопытную малышку, так и норовившую сунуть крохотные пальчики в корзиночки, кувшины и склянки, и была слишком занята, чтобы задуматься над словами Аньи.
Обрадованная легкостью этих первых шагов, девушка еще больше воодушевилась. Не теряя ни минуты, она схватила два грубых холщовых мешка из стопки с одной из полок, тянувшихся вдоль стены. Затем, перебирая в уме свой продуманный заранее список, она быстро наполнила их продуктами, которые могли долго не портиться, – яблоками, сыром и поджаренным овсом. Анья не тронула небольшой запас солонины, но взяла с собой круглые лепешки пресного хлеба – их должно было хватить ненадолго. Один мешок она действительно оставит у мельника, но другой, еще туже набитый съестными припасами, возьмет с собой.
Покончив со сборами, Анья заглянула в мешочек, висевший у пояса. Она еще с вечера собрала его и теперь обеспокоено раздвинула присобранные шнурочком края, чтобы убедиться, что положила в него все необходимое. В первую очередь, кремень для высекания огня и два пузырька. В одном было снадобье, способное останавливать кровь, так что раны затягивались прямо на глазах, в другом – капли для приготовления снотворного зелья. Хотя мать и не учила Анью заклинаниям, нужным, чтобы усиливать целебную силу снадобий, она объяснила дочери обычные способы их применения.
В мешочке у Аньи лежал также драгоценный кристалл, выпрошенный ею еще в детстве у Ивейна. Он, правда, отдал его, чтобы утихомирить раскапризничавшуюся малышку, но Анья знала, что с помощью таких талисманов друиды-жрецы заклинают духов природы. Чуть ли не с самого того дня, когда он попал в ее маленькие ручки, она жаждала воззвать к этим силам. Быть может – надежда еще теплилась в душе девушки – ей до сих пор не удавалось этого сделать, потому что края ее белого камешка, не сглаженные ладонями многочисленных поколений, едва начинали утрачивать свою жесткость.
Рассердившись на себя за то, что теряет драгоценное время, Анья резко затянула шнурок на мешочке и обратилась к более насущным вопросам.
– Ох, чуть не забыла про платья, из которых я выросла. Я обещала подарить их старшей дочери мельника. У меня-то ведь только братишки, а мельник и его семья живут в бедности… – Анья передернула плечами, надеясь от всей души, что Ллис не заметит, как она покраснела от этой лжи, – щеки ее так и жгло.
К счастью для Аньи, Ллис была слишком озабочена мыслями о муже и надеждой на его благополучное возвращение, чтобы заметить смущение девушки.
Анья обычным шагом, старясь не торопиться, направилась к дверям своей спаленки. Подняв с пола котомку, она перекинула ее ремень наискось, от плеча к бедру, потом взяла в каждую руку по мешочку с провизией и вышла, беспечно улыбнувшись на прощание Ллис, ее маленькой дочурке и мальчуганам, нехотя ковырявшим в тарелках.
Яркие краски рассветного солнца истаяли, растворившись в бледной голубизне раннего утра, когда Анья шла к опустевшей конюшне на заднем дворе, за замком. Отец и его люди забрали лучших боевых скакунов Трокенхольта, оставив только рабочих быков да кобылу, слишком низенькую и толстую, чтобы быть полезной в хозяйстве или на поле брани. Хотя и негодная для тяжелых работ, Ягодка как раз подходила для осуществления намерений девушки.
Дверь темной конюшни скрипнула, когда Анья распахнула ее, и серая в яблоках лошадь подняла голову, завидев ту, которая так часто угощала ее сладкой морковью. Анья рассмеялась и положила мешки. Сунув в один из них руку, она вытащила яблоко и протянула его кобыле. Пока Ягодка удовлетворенно жевала, девушка оседлала ее и по бокам приторочила по мешку с провизией. Она вывела из конюшни кобылу, и та покорно остановилась, поджидая, пока хозяйка закроет двери. Взволнованная, силящаяся заглушить в себе страх перед неведомым, Анья вскочила в седло и попыталась заставить послушное животное двигаться побыстрее – не слишком успешно, впрочем.
Ягодка неторопливо трусила, и Анья гораздо дольше, чем ожидала, добиралась до домика мельника, который стоял в излучине речушки, бравшей начало от родника сразу за Трокенхольтом. Настроение девушки, когда она передавала мешок пожилому мельнику, было далеко не таким радужным, как ей бы хотелось. Нужно поторопиться, не то все ее планы рухнут, так как Ивейн пройдет то место, где тропа, ведущая от его жилища в Талакарне, пересекает юго-западную дорогу из Трокенхольта. Не представляя, куда направится Ивейн, и сознавая, что он постарается двигаться, не оставляя следов, Анья понимала, что все будет потеряно, если она опоздает и не сумеет незаметно последовать за ним. Прошел уже день с того момента, как Ивейн покинул укрытие в горах Уэльса. Он снова пытался стряхнуть с себя непрестанно преследовавшее его ощущение близости Аньи. В гаснувшем вечернем свете на тенистой тропинке, ведущей сквозь чащу леса, полную острых, дурманящих запахов, стало еще темнее, отчего на душе у жреца стало еще тревожнее. Без сомнения, мысли об Анье и их воздействие на его обычно столь острую и отточенную чувствительность были наказанием за безрассудство, которое он допустил при их последнем свидании.
Хруст ветки под чьей-то тяжело ступившей ногой мгновенно оторвал Ивейна от его невеселых мыслей. Молниеносным, гибким движением он сбросил с плеча дорожный мешок и выхватил меч, так что тот со свистом взметнулся в воздух. Развернувшись грациозно и со сдержанной силой, Ивейн отскочил в полумрак незаметной тропинки, которую он только что миновал.
Нападавший тоже выхватил меч из ножен, но он был слишком тяжел и неповоротлив, чтобы легко уклониться, и тот, кого он преследовал – более молодой и проворный, – внезапно сам превратился в преследователя, так что нападавшему первым пришлось защищаться.
