Нил залюбовался игрой огня на ее серьгах — длинных гранатовых подвесках в виде лилий, отделанных мелким жемчугом. Из всех знакомых ему женщин она единственная носила серьги, и они очень шли к ее тонкому, сужающемуся к подбородку лицу. Капитан Форрестер любил, когда она надевала эти принадлежавшие когда-то его матери гранатовые серьги, хотя он дарил ей и более красивые. Капитану льстило, что его жена носит драгоценности, для него это имело значение. И миссис Форрестер никогда не расставалась со своими красивыми кольцами — снимала их, только когда помогала на кухне.
— Наверно, ему полезно провести здесь зиму, — помолчав, продолжала миссис Форрестер, она внимательно вглядывалась в огонь, будто надеялась найти там ответ, который поможет выпутаться из их теперешних затруднений. — Он так любит эти места. Но, Нил, вы с судьей Помроем должны за ним присматривать, когда он будет наезжать в город. Если вам покажется, что он устал или держится как-то неуверенно, под любым предлогом везите его домой. Он теперь после рюмки-другой раскисает, не то что прежде, — она обернулась, желая удостовериться, закрыта ли дверь. — Прошлой зимой он встречался с друзьями в гостинице «Оленьи рога», выпил немного, как всегда — ведь мужчины без спиртного не могут, на то они и мужчины, — но для него это оказалось чересчур. Я ждала его внизу в экипаже, и, когда он шел ко мне — аллея там, как назло, длинная, — он, представляешь, упал! А ведь было сухо, поскользнуться он не мог. Просто не удержался на ногах. И никак не мог подняться. Мне даже сейчас страшно вспомнить, для меня это было, словно у меня на глазах рухнула гора.
Когда немного погодя Нил, утопая в снегу, спускался с холма, он глядел на красную полоску заката и в душе у него все пело. Ну, в этом году зимой скучно не будет. Как удивительно, что она — эта необыкновенная женщина — оказалась здесь, среди самых обычных людей! Даже в Денвере он не видел женщин, более элегантных, а Нил бывал там в ресторане гостиницы «Браун-палас» и наблюдал, как спускаются обедать дамы «с Востока», остановившиеся в Денвере на пути в Калифорнию. Но среди них не было ни одной столь привлекательной, столь не похожей на других, как миссис Форрестер. Рядом с ней все остальные женщины казались неловкими и тусклыми, даже самым красивым не хватало живости, и разве могли они одним своим взглядом заставить сердце биться сильнее? А ее смех — Нил нигде больше не слышал такого, — манящий, мелодичный, словно музыка, долетающая из танцевального зала, двери которого то распахиваются, то закрываются вновь.
Нил помнил, как впервые увидел миссис Форрестер. Он был тогда еще совсем маленький. Однажды воскресным утром он играл у дверей епископальной церкви, и вдруг ко входу подкатила низкая коляска. Впереди восседал Бен Кизер, а на заднем сиденье — леди в черной шляпе, в черном шелковом платье, шелестевшем рюшами и оборками, и с зонтиком от солнца — ручка у зонтика была из слоновой кости и украшена резьбой. Когда коляска остановилась, леди приподняла подол платья, и из пены белоснежных кружевных нижних юбок показалась черная блестящая туфелька. Леди легко спустилась на землю и, кивнув кучеру, скрылась в церкви. Мальчик последовал за ней и увидел, как она прошла вперед и опустилась на колени. Теперь Нил с гордостью думал, что уже тогда распознал в миссис Форрестер существо из другого, не знакомого ему мира.
Дойдя до конца подъездной аллеи, вдоль которой тянулись шеренги голых, растерявших свои листья, пирамидальных тополей, Нил на минуту задержался у последнего дерева. Как раз над его заостренной верхушкой висел серебристый зимний полумесяц.
В хорошую погоду судья Помрой ходил к Форрестерам пешком, но, собираясь на обед в честь приезда Огденов, он нанял в городской конюшне экипаж с кучером. Такие экипажи жители Суит-Уотера нанимали только в торжественных случаях — для похорон или для свадеб. Экипажи пропахли конюшней, а полости в них были тяжелые как свинец и скользкие, как промасленная бумага. В этот вечер Форрестеры пригласили к себе из города только Нила и его дядюшку. Экипаж переехал через ручей и лихо подкатил к дому на холме, а когда пассажиры вылезли, обнаружилось, что вся их одежда покрыта конским волосом.
Капитан Форрестер вышел им навстречу в застегнутом на все пуговицы сюртуке, плотно облегавшем его мощную фигуру. Шея тяжелыми складками нависала над отложным воротником и черным шнурком галстука. Как всегда, он был чисто выбрит, только над губами золотились пшеничные, с загнутыми вниз концами усы. Позади него стояли гости, и все разразились смехом, когда Нил, схватив маленький веник, принялся счищать ворсинки с суконного дядюшкиного костюма. Затем миссис Форрестер почистила Нила, провела его в гостиную и познакомила с миссис Огден и ее дочерью.
Дочь показалась Нилу хорошенькой, вечернее розовое платье открывало ее гладкие руки и невысокую пухленькую шею. Глаза у нее, как и говорила миссис Форрестер, были ярко-голубые — слегка выпуклые и довольно невыразительные. Пепельно-золотистые волосы, уложенные вокруг головы, скреплялись сзади серебряными заколками. Лицо ее хотя и напоминало цветом и свежестью распускающуюся розу, было мало приятным. От короткого носа к углам рта протянулись резкие линии, свидетельствующие о постоянном неудовольствии. Когда что-нибудь вызывало у Констанс малейшую досаду, эти линии углублялись, короткий нос сразу казался длинней и лицо принимало обиженное, настороженное выражение. Подсев к ней, Нил всячески старался разговорить ее, но это оказалось делом нелегким. Девушка явно нервничала, что-то ее беспокоило, она то и дело озиралась и комкала в руках носовой платок. Было ясно, что ее мысли где-то витают. Через некоторое время Нил обратился к ее матери, с ней разговор пошел куда легче.
Миссис Огден была некрасива, можно даже сказать, безобразна. На высоком лбу ее грушевидного лица красовались выложенные плоскими фестонами сухие кудряшки. Лиловое вечернее платье только подчеркивало тусклую смуглость кожи. На морщинистой шее сверкало бриллиантовое ожерелье. В отличие от своей дочери она была чрезвычайно дружелюбна, правда, разговаривая, склоняла голову к плечу и «строила глазки», то есть лукаво поглядывала искоса на собеседника, что, по мнению Нила, пристало лишь хорошеньким женщинам. Вероятно, она часто имела дело с людьми, для которых являлась важной персоной, и усвоила манеры балованного ребенка. Сначала миссис Огден показалась Нилу глуповатой, но вскоре он перестал замечать ее жеманство, и она ему даже понравилась. Позабыв о холодности ее дочери, он уже от души смеялся шуткам миссис Огден. У мистера Огдена — невысокого загорелого человека лет пятидесяти — были закрученные усы и жесткая бородка-эспаньолка. Один глаз у него косил. На этот раз он держался значительно сдержанней и не был таким оживленным, как прежде, когда Нил встречал его у Форрестеров. Казалось, вести разговор он предоставляет жене. Однако стоило миссис Форрестер обратиться к нему или просто пройти мимо, его нормальный глаз мгновенно загорался и смотрел на нее, не отрываясь, а косящий так и оставался устремленным в пространство.
