На этот раз ее слова возымели действие.
— Я вернусь через минуту, — сказал Ганьон. — Дверь оставлю открытой, чтобы парень мог войти. Но не думай, гражданка, что сможешь убежать отсюда, — предупредил он. — И не забудь, тебе придется заплатить мне за беспокойство. Волосы меня уже не устроят, но, может быть, я возьму то, за чем приходил сюда инспектор Бурдон, — добавил он с гнусной усмешкой и направился в конец коридора, где стояло ведро с водой.
Подойдя к ведру, Ганьон, к своему величайшему неудовольствию, обнаружил, что оно пусто. Жуткий кашель по-прежнему гулким эхом носился по коридору, и он решил, что для него все же лучше не дать старику умереть, поэтому направился в восточное крыло, надеясь, что там будет вода. За Жаклин он не опасался: в тюрьме Консьержери охрана была поставлена великолепно, и многие стражники не отказали бы себе в удовольствии как следует наказать заключенную, попытавшуюся совершить побег.
Вернулся он через несколько минут, неся кружку с водой. Гражданин Жюльен уже не кашлял. Когда Ганьон вошел в камеру, то первым делом увидел мальчишку, посланного за лекарством. Как видно, старик уже оправился от приступа — теперь он стоял, склонившись над Жаклин, которая неподвижно лежала на кровати.
— Все в порядке, гражданка, не стоит так волноваться. Это просто легкое головокружение и озноб. Такое часто наблюдается у приговоренных к казни, — проговорив эти слова сиплым голосом, чиновник натянул одеяло на плечи девушки и вздохнул.
— Что это с ней? — подозрительно спросил Ганьон. В Республике не приветствовались смерти заключенных до казни — это трактовалось как уход от справедливого наказания.
— Гражданке Дусет нужно немного отдохнуть, — объяснил Жюльен. — Думаю, волнения последних дней плохо отразились на ее состоянии.
Ганьон ответил легким смешком.
— Завтра она получит такой долгий отдых, о каком и подумать не могла.
— Это верно, — согласился старик. — Но я хочу дать ей возможность собраться с силами, чтобы мы могли закончить наши дела. — Он сел за стол и принялся перечитывать свои бумаги в тусклом свете свечи. Юноша снова занял свое место в углу, уронил голову на грудь и, похоже, заснул.
— Позовете меня, когда соберетесь уйти отсюда. — Ганьон еще раз оглядел присутствующих и вышел из камеры.
Через некоторое время до него донеслись голоса Жаклин и старика. Девушка диктовала письмо, а гражданин Жюльен уточнял некоторые моменты; затем последовал долгий и весьма оживленный торг по поводу оплаты его услуг, что едва не вызвало у старика новый приступ кашля.
Когда перепалка наконец стихла, Ганьон услышал, как Жаклин заплакала. Гражданин Жюльен высказал ей свое сочувствие и посоветовал прилечь. Через несколько минут он позвал Ганьона, чтобы тот выпустил его.
— Она отдыхает, — сказал он Ганьону тихим голосом. — Я прошу, чтобы ее никто не беспокоил до завтрашнего дня, особенно тот молодой человек, который был здесь, когда я пришел. Его присутствие совершенно нежелательно — заключил старик, грозно приподнимая седую бровь.
Ганьон пожал плечами.
— Гражданин Бурдон — инспектор Комитета национальной безопасности и может входить куда угодно. Мне нет дела до того, что он делает.
Старик с неприязнью взглянул на тюремщика:
— Гражданка Дусет будет казнена утром, но до этого она находится под вашим надзором, и если завтра, когда я приду, чтобы отрезать ее волосы, мне станет известно о каких-либо нарушениях, я немедленно сообщу об этом гражданину Фуке-Тенвилю. Наш общественный обвинитель чтит закон и не приветствует дурное обращение с заключенными, принадлежащими Республике.
— Так вы не отрезали ей волосы? — удивился Ганьон, заглядывая в камеру. Волосы Жаклин выбивались из-под одеяла, которым она была укрыта с головой.
— Бедняжка так расстроилась, — со вздохом объяснил старик. — Я предложил ей проделать это утром, чтобы облегчить ее сегодняшние страдания.
— Вы так добры, — пробормотал Ганьон, думая о том, что у него появился шанс завладеть этими роскошными волосами.
— В наше трудное время доброта встречается нечасто, — Жюльен собрал со стола бумаги и уложил их в кожаную папку. — Пойдем, Дени, — позвал он. — У нас с тобой сегодня еще пять клиентов.
Паренек подал Жюльену трость, взял из его рук папку и подставил свое плечо, чтобы старик мог подняться со стула.
— Боюсь, я уже слишком стар для всего этого, — сказал тот, медленно выходя из камеры.
Ганьон посмотрел на свечу и решил, что оставит ее догорать до конца, а потом придет к Жаклин, чтобы договориться об оплате. Это будет неплохая сделка, с удовлетворением подумал он.
Однако ему не повезло. Не прошло и десяти минут, как появился инспектор Бурдон, который потребовал впустить его к гражданке Дусет.
— У нее закружилась голова, и она легла, — предупредил Ганьон, снова отпирая дверь.
Войдя в камеру, Бурдон первым делом посмотрел на спящую узницу. Ее волосы, словно золотистые волны, разметались по подушке. Он еще никогда не видел столь роскошных волос. Желание охватило его с новой силой.
В этот момент свеча на столе зашипела и погасла.
— Принести новую? — подобострастно спросил Ганьон.
— Нет, — резко ответил Бурдон. — Убирайся.
Ганьон послушно кивнул и вышел, оставив посетителя в полной темноте.
С трудом сдерживая нетерпение, Никола снял пальто, перчатки, жакет и шляпу, затем медленно расстегнул пояс и спустил штаны. Наконец-то ему достанется то, о чем он так долго мечтал!
— Жаклин, я вернулся, чтобы закончить то, что мы начали, — прошептал он, и, протянув руку, погладил один из локонов, лежащих поверх одеяла. Женщина не пошевелилась. — Я рад, что ты не отрезала волосы — мне хочется насладиться всей твоей красотой.
Он начал наматывать локон на руку, чтобы Жаклин скорее проснулась.
— Что такое…
Бурдон недоуменно уставился на локон, который безжизненно повис на его руке.
— Черт! — Он ухватил за край одеяло и стащил его с кровати. Громкий вопль огласил стены камеры, когда Никола увидел, что одеяло скрывало рубашку, набитую полусгнившей соломой.
Улицы Парижа были незнакомы Жаклин — она была в этом городе только один раз, много лет назад, когда герцог де Ламбер привез ее и Антуана на спектакль «Комеди Франсез». Хотя тогда ей было всего четырнадцать лет, отец не возражал, чтобы она сделала высокую прическу и напудрилась. Жаклин надела пышное платье из белоснежного шелка, украшенное золотой и серебряной вышивкой: лиф платья имел глубокий вырез и представлял собой настоящее произведение искусства, волшебное сплетение жемчуга и сапфиров. В этом великолепном наряде Жаклин казалась себе сказочной принцессой, которая обязательно должна встретить в Париже прекрасного принца. Она представляла, как этот принц немедленно упадет перед ней на колени, сраженный ее красотой, так как со взрослой прической она выглядит намного старше своих четырнадцати лет. В руках ее был маленький веер, который она постоянно раскрывала и закрывала перед зеркалом в своем замке. После того как принц сделает ей признание в любви, она подарит ему этот веер на память об их встрече и наверняка разобьет сердце сообщением о том, что на самом деле перед ним маленькая девочка.
