– Елизавета, – пробормотал он, ощущая привычное торжество.
Роберт неторопливо подъехал туда, где она стояла, и спрыгнул с седла.
Он ждал.
Королева кусала губы. Она опустила голову, потом снова подняла. Взгляд Елизаветы метался. Она смотрела то на его белую льняную рубашку с темными пятнами пота, то на облегающие панталоны для верховой езды и до блеска начищенные сапоги, раздувала ноздри, втягивая в себя его запах. Когда ее величество вновь взглянула на него, ее глаза сузились до щелочек. Голова Елизаветы красиво темнела на фоне яркого утреннего неба.
– Роберт, – прошептала она.
– Да, любовь моя.
– Я пришла к тебе. У меня есть не больше часа. Потом мне надо будет вернуться, иначе меня хватятся.
– Тогда не будем терять ни минуты, – сказал он, бросая поводья конюху. – Поплотнее оберни шаль вокруг головы.
Обняв Елизавету за талию, он повел ее не во дворец, а в свои покои, находящиеся над конюшней. Из сада туда вела небольшая калитка. Роберт открыл ее и пропустил Елизавету вперед.
Они поднялись наверх. Елизавета сняла шаль и огляделась. Комната была просторной, с двумя высокими окнами и темными стенами, обтянутыми тканью. На столе лежали бумаги, касавшиеся завтрашних состязаний. Другой, письменный, тоже был завален документами, но связанными со шталмейстерскими делами. За ним находилась другая дверь, ведущая в спальню.
– Идем, – без всякой торжественности сказал Роберт и открыл дверь.
Основную часть спальни занимала большая кровать под балдахином. В углу Елизавета увидела скамеечку для молитвы, полку с парой десятков книг и лютню. Шляпу Роберт швырнул на кровать, а плащ повесил на дверь, прикрытую лишь наполовину.
– Сюда никто не войдет? – едва слышно спросила Елизавета.
– Нет.
Роберт закрыл входную дверь на тяжелый железный засов.
Елизавета дрожала от страха и нараставшего желания.
– Мне нельзя забеременеть, – сказала она.
– Я знаю и позабочусь, чтобы этого не случилось.
– Откуда такая уверенность? – спросила Елизавета, тревога которой не утихала.
Роберт молча полез во внутренний карман своего камзола и достал особый чехольчик, сделанный из овечьего пузыря и прошитый тоненькими стежками. На его внешнем конце было несколько завязок.
– Это убережет тебя, – пояснил Роберт.
Елизавета нервозно засмеялась и спросила:
– Что это такое? Как оно меня убережет?
– Это нечто вроде панциря. Ты будешь моим оруженосцем и наденешь его на… нужное место.
– А следов у меня… там… не останется? Служанки слишком глазастые.
Роберт улыбнулся и заявил:
– Останется лишь легкий след на твоих губах. Зато внутри у тебя будет бушевать пожар. Это я тебе обещаю.
– Я немножко боюсь.
– Елизавета, любовь моя, – нежно проворковал Роберт, подошел и осторожно снял с нее чепец. – Не бойся. Все будет замечательно.
Рыжее кружево волос разметалось по ее плечам. Роберт поцеловал несколько завитков, потом притянул зачарованную Елизавету к себе и впился в ее губы.
– Моя Елизавета… наконец-то моя, – прошептал он.
Происходящее казалось ей сном. Ее тело, истомившееся от желания, жаждало познать высшую плотскую радость. Роберт догадывался, что она сразу откликнется на чувственные ласки, но Елизавета превзошла все ожидания. Под его опытными руками она потягивалась и изгибалась, словно кошка, которой чешут за ухом. Стыд был ей неведом. Она быстро разделась догола, улеглась в постель и протянула к нему руки. Когда его грудь прижалась к ее лицу, оно лихорадочно пылало от желания. Роберт не торопился овладеть ею. Ему хотелось ощутить каждый дюйм ее кожи, пройти пальцами все ложбинки и выпуклости, перецеловать все, от макушки до мизинцев на ногах. Он поворачивал Елизавету, как куклу, пробовал, как редкостный деликатес, не настаивал, терпеливо ждал, когда волна ее желания достигнет пика. Роберт вошел в нее только тогда, когда услышал, что она хочет ощутить его внутри себя. Сомкнутые ресницы Елизаветы вздрагивали, розовые губы улыбались.
В воскресный день семейство Хайд, Лиззи Оддингселл, леди Дадли и все домашние слуги отправились в церковь. Там они чинно расселись на семейной скамье, соблюдая иерархию. Женщины устроились впереди, а мужчины сзади.
Эми стояла на коленях и смотрела, как отец Уилсон держит дарохранительницу, повернувшись лицом к прихожанам. Этого требовали новые правила службы. Ни один английский отец церкви не пожелал им подчиниться, предпочтя Тауэр и тюрьму Флит. Оксфордский епископ Томас не стал дожидаться ареста и бежал в Рим. Его место оставалось незанятым. Никто из истинных служителей Бога не соглашался совершать обряды в еретической церкви Елизаветы.
Эми завороженно следила за движениями священника. Ее губы шептали молитву. Отец Уилсон благословил облатку, потом пригласил паству встать и принять причастие.
Словно во сне, Эми поднялась, подошла к священнику и смиренно склонила голову. Облатка прилипла к ее языку. Эми закрыла глаза и стояла, сознавая, что сейчас, вкушая тело Христово, она соединяется с живым Богом. Причастие было величайшим чудом, которое никто не мог объяснить и не отваживался отрицать.
Вернувшись к скамейке, Эми вновь склонила голову и стала шептать молитву:
– Господи, верни его ко мне, избавь от греха гордыни и еще одного, имя которому – та женщина, наставь на путь возвращения.
После службы, когда священник возле ворот прощался с прихожанами, Эми взяла его за руку и прошептала:
– Святой отец, я хочу исповедоваться, а потом прослушать мессу так, как это положено.
– Ты же знаешь, что теперь это запрещено, – так же шепотом ответил он. – Я могу выслушать твою исповедь, но молиться обязан по-английски.
– Я не буду чувствовать себя освободившейся от греха без… настоящей мессы, – сказала Эми.
– Дочь моя, это желание исходит из твоего сердца?
– Да, святой отец. Более всего я нуждаюсь в отпущении грехов и Божьем милосердии.
– Хорошо. Приходи сюда в среду, часов в пять. Только никому не говори. Просто скажешь, что идешь помолиться. Прошу тебя, не проболтайся. Нынче это вопрос жизни и смерти. Леди Дадли, об этом не должен знать даже твой муж.
– Его грех я как раз и намереваюсь искупить, – угрюмо призналась Эми. – Да и свой тоже, поскольку подвела мужа.
Священник видел, как болезненно исказилось ее лицо.
– Ах, леди Дадли, ты едва ли могла его в чем-то подвести! – воскликнул отец Уилсон, движимый не столько пастырской обязанностью, сколько обычной человеческой жалостью.
– Увы, святой отец. Я подводила его много раз. Теперь он уехал от меня, и я не знаю, как мне жить без него. Только Бог может восстановить наши прежние чувства, вернуть нам былую любовь… если, конечно, муж простит мне мое нерадение, не достойное хорошей жены.
